— Зато об этом подумал я. Если ты уже позавтракал, отправляйся очаровывать Его Величество. Надеюсь, он занят достаточно важными государственными делами и не станет сопровождать нас к ювелиру.

Все последующие дни во дворце только и говорили, что о предстоящем спектакле. Премьера должна была состояться через две недели, и приготовления к ней шли полным ходом. Из столичных театров были приглашены лучшие костюмеры, художники-декораторы, гримеры. Кроме трех жен султана, в спектакле были заняты 15 наложниц и три евнуха.

Марселю репетиции доставляли огромное удовольствие. Особенно старательно и усердно он репетировал сцены, где ему по сюжету полагалось нашептывать признания на ушко юной султанши, исполнявшей роль Медеи, возлюбленной Мавродия. Марсель убедил наивную мышку, что репетировать нужно в условиях, наиболее приближенных к реальным, и потому без зазрения совести назначал ей свидания в саду при луне, требуя от партнерши, чтобы она, подобно ему самому, отдавалась роли всей душой. Если ее поцелуй (его собственная режиссерская находка) казался ему чрезмерно робким, то он отступал на шаг и торжественно провозглашал: «Не верю!», после чего заставлял партнершу повторить все сначала.

Граф догадывался о художествах своего слуги, но не решался их пресечь. Ведь могло случиться, что бедному юноше никогда не выбраться из переделки, в которую его втянул хозяин, выполняя поручение мышиного короля. Если по воли рока эти дни окажутся последними в его жизни, то пусть он проживет их счастливо.

И Марсель действительно был бы абсолютно счастлив, если бы огромную бочку меда, называемую гаремом восточного султана, не портила ложка дегтя в лице старшей жены владыки. Как ни старался Марсель свести к минимуму встречи с Мюнире, ему это не удавалось, потому что султанша жаждала обратного. Казалось, Мюнире испытывала садистское наслаждение от общества Марселины. При виде соперницы ее глаза вспыхивали злорадным огнем. Коварная мышка уже видела ненавистную северянку поверженной у своих ног. «Еще немного, и от тебя останется лишь одно воспоминание», — говорил ее взгляд.

И вот наконец настал долгожданный день.

После полуденного чая в самую большую залу дворца стали стекаться зрители. В основном это были обитательницы и обитатели гарема, не занятые в спектакле. Среди собравшихся виконтесса заметила и библиотекаря — автора пьесы. Тот улыбнулся виконтессе, как хорошей знакомой, и занял свободное место в одном из последних рядов. Виконтесса пересекла зал и подошла к старому евнуху.

— Ваше место не здесь. Пойдемте со мной. Я хочу представить вас зрителям.

— Нет, нет, уважаемая виконтесса, — покачал головой библиотекарь. — Я лучше посижу здесь, в сторонке. Я уже слишком стар и немощен, и боюсь, что чрезмерная популярность окажется мне не по силам.

Граф не стал настаивать. Кто знает, может, оно и лучше для старика сохранить инкогнито. Во всяком случае, он не окажется крайним, когда станут искать виновного.

Ровно в половине седьмого в зал вошел султан в сопровождении старшего евнуха, и в ту же минуту двое слуг, облаченных в мантии из белой шерсти, раздвинули занавес.

Пьеса открывалась сценой, в которой царица отправляет восвояси очередного воздыхателя. Заморский принц в отчаянии. Он умоляет царицу смилостивиться над ним и подарить ему хотя бы еще одну ночь любви. Но царица непреклонна. Он ей более неинтересен. Ее прекрасное лицо не выражает ничего, кроме нетерпения. Несчастный принц покидает опочивальню, заверив зрителей, что непременно покончит жизнь самоубийством, причем последним словом, которое сорвется с его обескровленных уст, будет имя прекрасной Маврикии, рожденной на погибель сильной половине мышиного мира.

Неискушенная публика с благоговением внимала каждому слову, произнесенному со сцены. К чести актеров следует сказать, что их игра была действительно выше всех похвал. Особенно отличилась Мюнире. Она не просто играла древнюю царицу, она была ею — величественная, прекрасная и жестокая.

— Вы зря так нервничаете, виконтесса, — заметил султан во время очередной смены декораций.

— Неужели это так заметно? — ответил граф, стараясь придать своему голосу как можно больше кокетства.

— Не знаю, как другие, но я заметил. У вас подрагивают лапки. Хотя я не вижу никаких причин для беспокойства. Пьеса просто замечательная и актеры тоже подобраны великолепно. Это была очень хорошая идея основать любительский театр. Вы доставили мне огромное удовольствие, и потому сегодня вечером вас ждет заслуженная награда.

«Весь вопрос в том, какая», — подумал граф, но вслух сказал:

— Я рада, что угодила Вашему Величеству.

Султан был прав. Граф действительно нервничал. И чем ближе была развязка, тем тревожнее становилось у него на душе. Трудно сохранять философское спокойствие перед лицом неизвестности.

Но вот наконец жрецы вносят бездыханную Медею в храм и кладут ее на каменную скамью. А вот и Маркос с чудодейственным средством. Но Медее оно не помогает. Жрецы разбредаются по сцене. Мавродий остается один у тела Медеи. Он принял решение. В последнем монологе он просит у богов устроить ему встречу с возлюбленной на небесах. Вот он протягивает дрожащую лапу к флакончику с ядом и выпивает его. Маркос склоняется над Мавродием и оповещает всех, что юноша мертв.

Занавес. Аплодисменты. Крики «Браво!»

Зрители желают видеть исполнителей. Занавес снова раздвигается. На сцене только один актер, вернее, актриса. Она, видимо, все никак не выйдет из образа. Аплодисменты не прекращаются. На зов зрителей из-за кулис появляются другие актеры во главе с великолепной Мюнире. Они обступают скорчившееся на подмостках тело Марселины. Пытаются ее расшевелить. Но тщетно. Марселина остается неподвижной. Больше всех суетится Мюнире.

Проходит минута. Две. Три. Теперь уже всем понятно, что на сцене произошло что-то такое, чего нет в тексте пьесы.

Старший евнух поднимается на сцену и склоняется над Марселиной. Потом поднимает голову, ловит взгляд Его Величества и медленно качает головой. Он бледен.

Словно сквозь пелену, граф слышит тихий голос султана:

— Что… что он хочет сказать?

— Я не знаю, — так же неуверенно отвечает граф.

В этот момент старший евнух опускает лапку Марселины, и она со стуком падает на пол.

— Почему он не спускается? Почему не посылает за доктором? — продолжает вопрошать султан.

Однако он и сам словно прирос к месту. В глубине души он уже знает ответ на эти вопросы, и это знание отнимает у него все силы. Знает ответ и граф.

Не пройдет и часа, его узнают все: Марселина, невеста великого султана, отравлена. Это уже успели подтвердить лучшие доктора столицы, прибывшие по первому зову владыки. Светила науки обследовали зрачки и ногти бесчувственной мышки, а также те части тела, к которым разрешалось допускать посторонних, и все, как один, пришли к выводу: северная красавица стала жертвой сильнодействующего яда, известного как «Аква Тофана». Впрочем, чтобы поставить этот же диагноз, старшему евнуху не понадобилось и одной минуты.

На следующий день виконтесса уже поднималась на борт судна, три недели назад доставившего ее в Пармезанополь. Она была настолько сломлена горем, что не замечала ничего вокруг — ни почетного караула, выстроившегося у парусника, чтобы отдать честь отправляющейся в обратный путь гостье, ни криков портовых рабочих, заканчивающих погрузку багажа, ни сочувственных взглядов провожающих. Два раза почтенная дама чуть не упала, наступив на длинный шлейф своего траурного одеяния, и вряд ли добралась бы без происшествий до конца трапа, если бы сопровождавший ее султан не поддерживал ее под локоть. Владыка мышей Востока, правда, и сам выглядел не лучшим образом. Даже небольшой косметический ремонт лица, предпринятый умелой лапкой придворного парикмахера, не мог скрыть того обстоятельства, что Его Величество провел бессонную ночь, поверяя свои горести пузатой бутылке лучшего в мире коньяка — подарку его северного соседа, Мауса XXV. Сейчас он поднимался на борт, чтобы запечатлеть прощальный поцелуй на уже остывшем челе своей любимой невесты, после чего гроб с телом Марселины Сен Жюльен должны были поместить в специально оборудованную холодильную камеру. Голову покойной Марселины украшала диадема из граната и сапфиров, а грудь — алмазная подвеска, два подарка султана.

— Я рада, что вы не забыли о своем обещании, граф, — сказала маркиза Пуазон, наполняя чашку графа де Грюйера зеленовато-желтой жидкостью из шарообразного фарфорового сосуда, по форме скорее напоминавшего лабораторную колбу, чем заварочный чайник.

— Как я мог забыть? Ведь вашему мастерству и прозорливости я обязан двумя жизнями — своей и не менее ценной для меня жизнью моего незаменимого соратника Марселя, — ответил граф, с сомнением поглядывая на странную жидкость, льющуюся тонкой струйкой в стоявшую перед ним чашку.