Дак так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и детьми пропал.

А был Фома муж, а жена Хавронья. Ну, вот Фома уйдет пахать, а жена стряпать останется дома-то.

Придет, жену бранит:

— Ты мало постряпала, мало наделала.

Ну она взяла на другой день приладила, рожь сохнуть на печь положила. Собрала бук (в Заонежье-то бучат, тут не бучат, теперь не прядем, так и не бучим, досюль бучили) платье бучить, квашеночку приладила, рожь смолоть, да квашню мешать, да сметану мешать, курочку пасти с яйцами, ну и ребеночка качать.

Ночь пришла, да ночь поспала, Маланья [здесь и ниже оговорка сказочницы; следует — Хавронья] и говорит Фоме:

— Ты оставайся стряпать, а я пойду пахать поля. Рожь на печи смели, да квашню замешай, да бук бучь, каменье спускай, курицу карауль, да ребеночка качай, да чтобы ребята собак не напустили бы, бука не нанюхали б.

Жена и ушла пахать. Он и раздумался:

— Я, — скажет, — рожь вычерпаю в коробку, а сметану в кошель сберу, а веревку протяну от зыбки в подпол, к ногам привяжу, там стану я вертеть, а сметана станет трястись, да замешается в кошеле, и ребенок спит. Ребята станут курицу пасти и смотреть: «Собаку в избу не допустите, бука не нанюхала бы».

Ребята двери отворили, собака в избу к буку.

— Батюшко, собаки вошли, бук нюхают!

А батюшка как выскочит, через корыто пал и сметану спружил. Он тут поставил квашню, мешал да пек в печи хлеб. Затем ребята кричат:

— Батюшко, дедушка приехал на улицу при колокольчике!

Он сказал:

— Ладно, детушки, я выстану на полати, а вы не байте, детушки, что я на полатях. Спросит батюшко: «Где у вас батюшка?». — «А пахать ушел». — «А матушка где?». — «Ушла на селение».

Дедушка пришел, поздоровался, сказал:

— А где у вас батюшка? А где матушка?

— Матушка в гости ушла, а батюшка пахать ушел.

— Ну, деточки, мне стоять-жить не свободно, а батюшка придет, скажите: дедушка приезжал на свадьбу звать, тетушка замуж выходит.

А он лежит на полатях и думает:

— Дай-ка я погляжу, как тесть сокрутился, в каком снаряде, в хорошем ли.

Потянулся, да как полати пали, да с полатями и наземь. Тесть глядит: как, сём, отсюда он с полатей наземь пал.

— Ну, зятюшка, здорово! Приезжай, — говорит, — мне жить не свободно, дочь замуж выходит, приезжай.

Ну и Маланья пришла с пашни.

— Вот неладно стряпал да худо.

— Ну ладно, не бранись, поедем на свадьбу, звал батюшка на свадьбу.

[Вторая часть этой сказки повествует о том, как Фома отправился нагой ловить утку. Одежда его пропала, и он, вывалявшись в смоле и перьях, побрел на свадьбу. Здесь, вооружившись гвоздем от бочки, он вступил в битву с собаками]. А Фому от бочки вывели, да и свадьба отошла.

В некотором царстве жили два брата — богатой и убогой. Нанялся убогой к богатому, работал целое лето, и дал ему богатой две меры ржи. Приносит убогой домой, отдает хлеб хозяйке. Она и говорит:

— Работал ты целое лето, а всего-навсего заработал две меры ржи. Коли смолоть ее да хлебов напечь — поедим и опять ничего у нас не будет. Лучше ступай ты к брату, попроси быков и поезжай в поле пахать да сеять: авось господь бог уродит, будем и мы с хлебом!

— Не пойду, — сказал убогой, — все одно: проси, не проси — не даст он быков.

— Ступай! Теперь брат в большой радости, родила у него хозяйка сына, авось не откажет.

Пошел убогой к богатому, выпросил пару быков и поехал на поле, распахал свою десятину, посеял, забороновал, управился — и домой. Едет дорогою, а навстречу ему старец:

— Здравствуй, доброй человек!

— Здорово, старик!

— Где был, что делал?

— Поле пахал, рожь засевал.

— А быки чьи?

— Быки братнины.

— Твой брат богат, да немилостив. Выбирай, что знаешь: или сын у него помрет, или быки издохнут.

Подумал-подумал убогой: жалко ему и быков и сына братнина, и говорит:

— Пускай лучше быки подохнут.

— Будь по-твоему! — сказал старик и пошел дальше.

Стал подъезжать убогой брат к своим воротам, вдруг оба быка упали на землю и тут же издохли. Горько он заплакал и побежал к богатому.

— Прости, — говорит, — без вины виноват! Уж такая беда стряслась: ведь быки-то пропали!

— Как пропали? Нет, любезной! Со мной так не разделаешься, заморил быков, так отдавай деньгами.

Откуда у бедного деньги? Ждал-пождал богатой и повез его к праведному судье.

Едут они к праведному судье, и попадается им навстречу большой обоз, тянется по дороге с тяжелою кладью, а дело-то было зимою, снега лежали глубокие. Вдруг ни с того, ни с сего заупрямилась одна лошадь у извощика, шарахнулась в сторону со всем возом и завязла в сугробе.

— Помогите, добрые люди! Выручьте из беды! — стал просить извощик.

— Дай сто рублев! — говорит богатой.

— Что ты! Или бога не боишься? Где взять сто рублев?

— Ну сам и вытаскивай!

— Постой, — говорит убогой, — я тебе задаром помогу.

— Соскочил с саней, бросился к лошади, ухватил за хвост и давай тащить: понатужился и оторвал совсем хвост.

— Ах ты, мошенник! — напал на него извощик, — ведь конь-то двести рублев стоит, а ты хвост оборвал! Что я теперь стану делать?

— Эх, брат, — сказал богатой извощику, — что с ним долго разговаривать? Садись со мной да поедем к праведному судье.

Поехали все трое вместе, приехали в город и остановились на постоялом дворе. Богатой с извощиком пошли в избу, а убогой стоит на морозе. Смотрит — копает мужик глубокий колодезь, и думает: «Не быть добру, затаскают, засудят меня. Эх, пропадай моя голова!». И бросился с горя в колодезь, только себя не доконал, а мужика зашиб до смерти. Тотчас подхватили его и повели к праведному судье.

Стал судить праведный судия и говорит богатому:

— Убогой загубил твоих быков, жалеючи сына. Коли хочешь, чтоб он купил тебе пару быков, убей наперед своего сына.

— Нет, — сказал богатой, — пусть лучше быки пропадают.

[Сказка в издании Афанасьева не окончена. Вместо окончания издатель сообщил: «Дальнейшие решения судьи совершенно сходны с текстом лубочной сказки»].

У меня было горя много; было мне жить нехорошо, вот как и теперь. Были у меня тройка коней, заведено все хорошее положение. Были извозы сильные, в Торопец пшеница шла. Поехал я в Вязьму, навалил пшеницы три куля на лошадь, в Торопец везть.

Дело было на масляную. Люди повезли обозом, а я остался, — что мне с ними? Кони у меня хорошие, останусь справить масляную!

Ну, справил я масляную, отгулял, в первый понедельник поехал я. А тулуп у меня надет был новый. Только заехал за Белую, бежит белка через дорогу. А была погода понастливая, понастик был.

— Эх! Штука хороша! Бежит тихо, пойду я ее поймаю, в город продам и погуляю там, свезши пшеницу.

Поставил коней тройку на дороге, за ней отправился.

Она от меня не уходит, и поймать не поймаю. Она в лес, я за нею, она бегла, бегла, стало мне душно, я тулуп скинул, думаю: «Назад, пошедши да ее поймавши, возьму его».

Она с леса на лядо на чистое, я все-таки за ей: я-то замучился, да и она-то замучилась.

Деться ей негде. Стоит толстая осина на ляде, она на осину.

— Погоди ж! Я тебя поймаю теперь! Она с осины хошь свалится, убьется, все ж моей будет!

Я за ней на осину. Осина была двойчатка, толстая; я до двойчатки долез, хотел меж суков встать, а она дуплястая; я в тое дупло провалился, до самого корня. Тут-то я и сознался, что пропали мои кони, одежа, а я сам помру тут!

Сижу там день, свету не вижу никакого, и другой, вылезть никою нельзя, надо помирать там. На третий день рано подходит мужик к этой осине и с топором.

— Ах, — говорит, — штука какая! Сколько можно осьминок наделать, сколько дуплянок! Дай ее завалю!

И начинает сечь; разделся парень и секет мне прямо по горлу! Хошь и завалится осина, а голову мне переломит! Посек кромочки, видит, что сечь не стоит, вся гнилая, я гнуться, чтоб шею не сломало, прижался.

Она скоро и завалилась. Как стала валиться, я голову выторнул, да «га» со всей мочи. Мужик как глянул, спужался, да и на уход оттуль, и одеяние свое оставил!

Я вылез, одежду его надел: идти не знаю куда! Пошел прямою линией лесом, кудыж-нибудь выйду на поле! А сам не пивши, не евши третьи сутки. «Хоть бы скорее в деревню выйти», — сам себе думаю. Вышел на поле, стоит церква деревянная. Пойду на тою церкву. А там только поп с дьячком построивши, села нет. Надо ночевать, темно стало. К дьячку что идти — он бедный; надумал, пойду к попу просить ночевать, может покормит.

— Ночуй! Лезь вон на палати против печи!

А нет того, чтоб меня покормить!