— Ой, Кармаль, — всплеснула руками женщина, — разгадала ведь я её. Тощий конь — то народ, люд бедный. Сытый конь — паны да богатеи. А вот про слепого коня — не знаю.

— Ну так я тебе скажу, — Кармелюк говорит. — Слепой конь — наш царь, что ничего не видит, ничего и знать не хочет. Что же ты спрашиваешь, за какую я правду бьюсь?!

Тут заплакала женщина.

— Что я наделала, натворила. Врагам тебя предала, тебя загубила. Беги, Кармаль, — может, ещё спасёшься!

Вскочил Кармелюк, бросился к двери, а за дверью казаки с шашками. Метнулся к окну, а там солдаты с ружьями. Стрельба поднялась, сеча.

Сколько пуль в Кармелюка попало — ему ничего. А промахнулся один молодой солдат — в Кармелюкову тень, что на стене чернела, угодил. Тут и рухнул Устин Кармелюк, ровно могучий дуб, что под корень срубили.

А женщине той начальники награду выдали. Только радости-счастья ей не было. Глаз она не осушала, почернела, ссохлась вся. И умерла вскоре.

Но и в могиле прощенья не получила. На том месте, где её похоронили, трава не росла, птицы не садились. И имя её забыли.

Про Устина Кармелюка песни поют, сказки складывают, а её имя никто не поминает, будто и не жила она на свете. Потому что нет никого презренней, чем тот, кто дружбе изменил, друга предал.

Обходил лесной чёрт Ярошек свои лесные владения, смотрел, всё ли в порядке. Хозяйство большое — глаз да глаз нужен. Муравьи к зиме готовятся — летние ходы запечатывают. Медведь в глухом углу берлогу себе облюбовал, пока гуляет, а по первому снегу заляжет. Утки-гуси улетели, вроде бы никто не отстал. Два лося из-за красавицы лосихи подрались. Постучали рогами, покричали друг на друга и разошлись в разные стороны. Опять тихо в лесу. Темнеть стало.

Только слышит Ярошек, будто плачет кто-то. Пошёл на голос, подкрался к полянке, из-за кустов лохматую голову выставил.

Посреди поляны стоит сухое дерево, растопырило корявые сучья, словно цепкие лапы. А под деревом человек. Из глаз слёзы капают, руки длинную верёвку распутывают, сам приговаривает:

— Ой, лихо мне! Неохота с белым светом прощаться, да, видно, судьба такая.

— Ты что? — испугался Ярошек. — Никак вешаться хочешь?

— Эх, хотеть не хочу, а приходится.

— Так кто ж тебя заставляет?

— Добро, что хозяин мне сделал.

— Как же это добро до петли тебя довело? — удивился Ярошек. — Никогда такого не слыхивал.

— Да очень просто… Такое уж хозяйское добро — сперва сладким показалось, потом горьким обернулось.

— А ты расскажи, — сказал Ярошек, — может, чем помогу.

— Это ты-то поможешь! Небось хозяин не без вашей чёртовой помощи обошёлся.

— Не знаю, — говорит Ярошек, — только чёрт чёрту рознь.

— У одного рога подлиннее, у другого покороче — вот и вся разница. Ну да расскажу, хуже не будет. Всё едино вешаться.

И начал рассказывать.

— Зовут меня Ян, прозывают Янюрек…

— А меня Ярошеком кличут, — вставил лесной чёрт.

— Ярошек так Ярошек, — ведёт своё Янюрек. — Семь летназад женился я. Землицы у меня было немного, избёнка старая, лошадёнка незавидная, а всё жить да хозяйствовать можно. Вдруг является богатый сосед добро нам делать. Даёт денег на обзаведение. Ясное дело, в долг. Я сдуру и взял. В следующее лето неурожай случился, долг я не отдал. На тот долг проценты наросли. А тут дети; а тут лошадь пала. Так и пошло: что ни год, то новый рот, а каждый третий год — недород. Теперь и изба не моя, и земля не моя. Выходит, он полный надо мной хозяин — всё его. И сам я со всеми потрохами — тоже его. И заметь — это только всё за проценты. Как уж он, окаянный, считает, сам не знаю. А жена и дети холодные, голодные сидят. Вот я и надумал повеситься. Может, тогда их люди пожалеют, помогут, может, смерть долг спишет.

Ярошек слушает да носом шмыгает. Глянул Янюрек, а лесной чёрт в три ручья плачет.

— Ну, того не легче, — говорит Янюрек. — Сам наплакался да ещё чёрта до слёз довёл. Ты-то чего ревёшь?

— Деток твоих жалко, — отвечает Ярошек. — У меня у самого пятеро чертенят, мал-мала меньше.

— Шёл бы ты, куда шёл, только сердце растравляешь, — вздохнул Янюрек, сделал петлю из верёвки и накинул на шею.

Тут чёрт Ярошек прямо козлиным голосом завопил:

— Погоди, не вешайся! Не могу я этого видеть. Идём лучше со мной. Я тебе что-то покажу.

Разобрало Янюрека любопытство: что ему чёрт показать может?

— Ладно, — согласился он, — веди. Ночь велика, ещё успею повеситься.

Завёл Ярошек Янюрека в глухую лесную чащу. В такие дебри, где птица не пролетит, хорёк не продерётся, только чёрту в пору туда дорогу сыскать.

— Эй, дальше не пойду, — заупрямился Янюрек. — Надоело мне по лесным чащобам таскаться.

— А мы уже и пришли, — отвечает Ярошек. — Глянь-ка вверх.

Посмотрел Янюрек — старое грушевое дерево над ним ветки раскинуло, и груш на нём больше, чем листьев.

— Эка невидаль — дикая груша! — рассердился Янюрек. — Ради этого ты меня от дела оторвал?

И повернул было обратно.

— Стой, стой! — ухватил его за полу Ярошек. — Груша-то не простая. Потряси дерево — увидишь, что будет.

Взялся Янюрек за корявый ствол, начал трясти.

Ох и звон поднялся! Листья облетают — серебряные талеры на землю валятся, груши падают — золотые дукаты по земле раскатываются.

Тут уж Янюрек постарался во всю силу, ни одной груши, ни одного листика не оставил на дереве. Набил серебром-золотом карманы, шапку наполнил, верёвкой — той самой, на которой вешаться собирался, — подпоясался потуже и за пазуху ещё насыпал. Сколько было, всё с земли подобрал. Потом обернулся, хотел Ярошеку спасибо сказать, а того будто и не было, сгинул, не попрощался. Только слышно — вдали кто-то вздыхает да бормочет:

— Эх, простота моя, простота! Поддался на жалость, теперь отвечай перед чёртовым начальством. Как бы выволочкой не кончилось!

Совсем уж к полночи выбрался Янюрек из лесу. Как ни спешил домой, а будто кто его за ноги схватил, когда проходил мимо дома богача хозяина. Застучал он к нему в окно. Выскочил хозяин заспанный, злой.

— Ты что, голодранец, ночью в дом ломишься, спать не даёшь?

— Я из-за тебя больше ночей не спал, — отвечает Янюрек. — Говори, сколько я тебе должен.

Захохотал хозяин:

— Не иначе тебе во сне золотые горы привиделись. А наяву тебе во всю жизнь не расплатиться. Должен ты мне мерку серебра да кружку золота.

— Это с процентами? — спрашивает Янюрек.

— С процентами.

— А проценты по ночам растут?

— Нет, только днём, — усмехается хозяин.

— Ну ладно, тогда я утром с тобой расплачусь.

Ушёл Янюрек, а богач жену будит.

— Вставай скорее, — говорит, — что-то я без тебя не разберусь. Янюрек тут приходил, долг посулил отдать. Я ему в насмешку велел отмерить мерку серебра да кружку золота. А он и усом не повёл, сказал, утром принесёт. Что бы это значило?

Жена переполошилась.

— Сбегаю, может, подгляжу что.

Побежала. Немного времени прошло, она уже назад вернулась. Платок на сторону сбился, еле дух переводит.

— Ой, муженёк, что я видела! Оконце у Янюрека завешено, да щёлка осталась. Я и подглядела. Сидят Янюрек с женой у стола, а на столе горой золото и серебро насыпано. Янюрек золотые монеты считает, жена — серебряные. И столько там богатства, что он тебе мерку отдаст и убыли не заметит.

— Верно, Янюрек клад нашёл, — говорит хозяин. — Привалила ему удача.

— Ты что мелешь! — напустилась на него жена. — Наша это удача! Земля не его, а наша, изба не его, а наша, и сам он не свой, а наш. Вот и выходит, что весь клад наш.

— Так-то оно так, — почесал затылок хозяин, — да как этот клад отберёшь?

— Напугать его хорошенько надо, — говорит жена. — Они из дому убегут, а мы тем часом своё добро заберём.

Надел хозяин ослиную шкуру — как раз на той неделе осёл у них околел — и побежал к дому Янюрека. Стучится в оконце, ногами, будто копытами, топает, ухает филином, волком завывает.

Янюрекова жена до полусмерти испугалась. Дети проснулись, заплакали.

А сам Янюрек трубочку покуривает, посмеивается. Чего ему бояться? Чёрта? Так чёрт сам ему помог. Хозяина? Деньги есть — и хозяин не страшен.

А богач под окном бесом беснуется. Такой шум поднял, что воробьишки под стрехой запищали, куры в курятнике закудахтали, собаки залаяли, в лесу медведь заревел спросонок. Ярошек, лесной чёрт, проснулся.

Прислушался, сказал себе:

— Верно, это Янюрек веселится. Счастье-удачу празднует. Пойду-ка и я с ним повеселюсь.

Прискакал к избе Янюрека, видит — богач в ослиной шкуре под окном скачет.

— Да он никак вздумал себя за чёрта выдавать! — догадался Ярошек. Тут разобрала его обида. — Ишь, ослиную шкуру напялил! Разве наши парни, черти да бесы, на ослов похожи? Нарядиться не умеют? Уж если они замыслят кого напугать, так такое придумают, что у любого человека волосы на голове зашевелятся, у любого зверя шерсть на загривке дыбом встанет. А этот только и умеет сапожищами топать да надрывать глотку. Сволоку-ка я самозванца в пекло, пускай его там наши черти с самых азов чёртову науку заставят проходить.