Он нырнул в пещеру, которая была ноздрёй задремавшего Коко. Коко вздрогнул и чихнул. Муравья страшным взрывом вместе с потоками воздуха отбросило далеко на траву, а вспугнутый Комбинос мгновенно повернул и бросился обратно к забору и перелез через него.
С необычайной для такого большого и толстого человека лёгкостью Коко вывалился из гамака, не повредив ни одного артишока, подбежал к забору и, подтянувшись на руках, заглянул на ту сторону.
Оставляя след в траве, Комбинос суетливо мчался от забора на бесшумных ножках. Коко спрыгнул на землю, подобрал камень и, опершись ногой о перекладину, снова привстал над забором, прицелился и пустил изо всех сил камень вслед беглецу.
Из ста мальчишек, может быть, только один мог бы попасть в такую маленькую и увёртливую цель. Но Коко много лет был жонглёром, и у него была верная рука. Камень со звоном ударил Комбиноса по верхней крышке. Он мгновенно окутался облачком вонючего дыма и завертелся вокруг своей оси, щёлкая в воздухе зубчатыми кусачками, точно челюстями.
После того как у него сработали оба оборонительных приспособления, он опять побежал дальше, оставив медленно расплывающееся вонючее облачко слезоточивого газа.
Коко вытер пот со лба и снова повалился в гамак, чтобы отдохнуть и поразмыслить.
«Просто покоя не дают, окаянные! Ну что ты скажешь, так и повадились один за другим!.. Первого такого я преспокойно схватил каминными щипцами для угля, отнёс и утопил в реке. Второго я поймал в капкан, сунул в печку и закрыл дверцу, чтобы он там записывал, как трещат угли, да нюхал, как пахнут горящие дрова, пока весь не расплавится. И вот они уже подослали третьего. Хорошо ещё, что они подсылают только сухопутных комбиносов, которые и плавать-то не умеют! А вдруг они выдумают ещё каких-нибудь плавучих, которые станут обнюхивать воду да и унюхают что-нибудь на барже!
А я ни за что не могу этого допустить! Я знаю, что безвыходных положений на свете не бывает. Но где же, в таком случае, выход? Выхода нет! Убежать я не могу, потому что тогда зверушки подохнут с голоду. Остаться я тоже не могу, потому что эти комбиносы обязательно что-нибудь да пронюхают! Выхода нет! И всё-таки выход где-нибудь есть, только я его не могу найти. Главное, надо сохранять полное спокойствие. Но как сохранять спокойствие, когда я ужасно волнуюсь?.. А когда человек волнуется, ему лучше всего пойти и хоть немного закусить…»
Так он и сделал: пошёл в дом и стал закусывать. Но даже во время еды он всё время думал и придумывал разные планы, один несбыточнее другого.
Он очень грустно, но с аппетитом жевал бутерброды, один за другим, вздыхал и качал головой, приговаривая:
— Ах, до чего же я легкомысленный человек! Мне надо как можно быстрее обдумать своё ужасное положение, а в голову мне всё время приходят только разные забавные сценки для цирковых выступлений, смешные случаи да старые сказочки… Ай-ай, до чего я непростительно легкомысленный!..
В калитку робко постучали, и Коко, дожёвывая последний бутерброд, пошёл отворять. Дряхлая, согнутая в три погибели старушка, униженно кланяясь, робко вползла во двор, жалобно кряхтя под тяжёлой ношей.
Шаркая ногами в деревянных башмаках и опираясь на палочку, она захныкала:
— Пожалей, батюшка, бедную старушку, пусти отдохнуть у тебя где-нибудь в уголочке! Совсем я из сил выбилась, — безутешно бормотала старушка, горестно качая головой и кланяясь так низко, что её нос каждый раз чуть не цеплялся за землю.
Коко внимательно её оглядел, сам умилился до невозможности и запричитал ещё жалобней, чем сама старушка:
— Бедная ты, несчастная! Небось косточки-то у тебя все ломит, жилочки-то все тянет? А?
— Ломит, сердешный, ломит косточки все до единой! Старая стала! Пожалей бедную, дай водички испить, во дворике у тебя посидеть. Пожалей сироточку, нет у меня ни отца ни двора, ни кола ни матери!
— Просто не знаю, чем тебе и помочь, бабусенька. Двора у меня тоже нет, я тут в гостях, отца-матери тоже — сам сирота. Могу предложить кол, да зачем он тебе?
— Пусти уж меня, родненький, хоть в дворике у тебя посидеть, водички попить. Пожалей старую! Только тем и живу, что собираю хворост себе на пропитание! Вот вязаночку набрала! — И старушка ткнула пальцем, показывая на большую вязанку, под тяжестью которой у неё гнулась спина.
— Вижу, вижу, — с трудом сдерживая рыдания, причитал Коко в тон старушке. — До чего же ты слабенькая, до чего дряхленькая, всё равно как былиночка степная… Да водичка-то тебе, пожалуй, не по вкусу придётся. Лучше научу я тебя, как зарабатывать себе на хлеб получше, чем этим хворостом!
— Вот уж спасибо тебе, родненький! Научи, научи старую, неразумную… Научи, сынок, как заработать на хлебушек!
— А вот как, былиночка: шла бы ты, бабоня, в грузчики. Работа тебе как раз по плечу, хорошо бы заработала!
Старушка икнула от удивления, собралась с духом и залилась слезами:
— Ай, грешно смеяться над старенькими, над хиленькими да трухлявенькими!
— Бодрей смотри на жизнь, бабоня! — с неожиданной бессердечностью стал покрикивать Коко. — Ты ещё старушка довольно свеженькая, бодренькая! Гляди, сколько в твоей вязаночке железного хвороста — килограммов сто двадцать, никак не меньше!
Старушка надулась, злобно посматривая на него исподлобья, и уклончиво пробормотала:
— Ну, уж ты скажешь… Сто двадцать!.. Обижаешь старого человека! Тут, может, и ста не будет!
— Ладно, ладно, я ведь отлично знаю, откуда ты явилась!
— Ничего подобного, вот и не оттуда! — гаркнула старушка и, прикусив язык, опять было захныкала: — Всё потешаешься над бедной. Стыдно насмешничать… Водички бы, попить бы!..
— Какой дурак тебя надоумил нагромоздить себе на спину сто килограммов ржавых труб и гнутых железных прутьев? Чего ты мучаешься?
Старушка подумала и неуверенно промямлила, пряча глаза:
— Чего ты ко мне придираешься? Наш брат старые-престарые старушки все, как одна, любят собирать вязаночки хвороста в лесу. Даже написано так…
— Написано — в лесу. А ты, дуралей, где собирал? На свалке? Старушка шмыгнула носом и вздохнула:
— А что, это не хворост, что ли? — Она капризно передёрнула плечом. Хворост! Придираешься ты! Какой ни на есть, а хворост!
— Ну-ка, разогнись, а то скрючившись держать столько железа — спина затрещит даже у такого здоровенного мужичищи, как ты.
Старушка повернулась, вышла бодрым строевым шагом из калитки и, отойдя на несколько шагов, с грохотом свалила тяжесть на землю. Потом выпрямилась во весь рост, потирая поясницу, и, оказавшись здоровенным детиной, с надутым видом стала (вернее, стал), уставясь в землю, концом сапога со злостью поддавать мелкие кусочки шлака, которым был усыпан пустырь.
— А откуда мне знать? Я в лесу ни разу в жизни не был. Я же городской. Мне велели собрать вязанку, я и собрал. А кто его знал, что он не хворост?
— Ну, принести водички?
— Отстань ты со своей водичкой! Привязался тоже!.. — грубо буркнул неудачливый сыщик и широко зашагал прочь.
«Ну, кого теперь ещё придётся ждать? Уже стали живых шпиков подсылать! Вот до чего дошло! Ай-ай-ай, чем это кончится?..» — озабоченно думал Коко, глядя вслед размашисто шагавшему по пустырю сыщику.
Глава 19. СОСИСОЧНОЕ ДЕРЕВО
озвратившись в полицейскую костюмерную, сыщику пришлось снова взяться за альбомы, где описывались всевозможные способы маскировки и изменения наружности для сыщиков, шпионов, шпиков, соглядатаев и доносчиков.
Со злостью он перелистнул страничку, где была изображена старушка в чепчике, деревянных башмаках и с вязанкой хвороста на сгорбленной спине.
— Чтоб черти взяли всех старушек, все хворосты и чепчики! Ну, да не беда, я ещё перехитрю этого хитрого клоуна! Я ему покажу! Чтоб я да не сумел так загримироваться, чтобы проникнуть в любой дом неузнанным? Ха!
На следующей странице был рисунок с объяснением, как замаскироваться трубочистом.
— Ну что ж, попробуем! — сказал сыщик и в несколько минут переоделся, замазал лицо ваксой и, скрестив руки на груди, стал перед зеркалом. — Нет, это тоже слишком просто! Не лучше старушки!
Он сбросил костюм трубочиста и быстро переоделся парикмахером, потом балериной, пивной бочкой, но всё казалось ему недостаточно хитро, а ему хотелось придумать что-нибудь такое хитрое, чтоб никто на свете не смог его разоблачить.
Напрасно он, уже спеша и нервничая, переодевался водолазом, мусорщиком, фонарным столбом, — всё было не то!
Наконец лицо его прояснилось, и он воскликнул:
— Ага, придумал! Уж в этом костюме никто меня не разоблачит!
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы одеться и тщательно загримироваться сыщиком. Это была дьявольская хитрость: ведь никому и в голову не могло прийти, что загримированный сыщиком человек на самом-то деле и есть сыщик!