Когда всё утихло, Коко сказал мальчикам:

— Теперь я один останусь жить в доме. Но этим беднягам нельзя больше там оставаться. Я отведу их в новое убежище. Давай сюда и твоего ежа тоже!

В быстро сгущавшихся сумерках Коко пошёл вдоль берега реки, потом, чтоб спутать следы, вошёл в мелкую воду. Лев и поросёнок уныло плелись за ним по пятам.

По прогибающимся старым доскам они поднялись на заброшенный причал, прошли его до самого конца и там, помогая друг другу, взобрались на борт брошенной железной баржи.

Коко шёл впереди, показывая дорогу. Они через люк спустились в один из отсеков под палубой.

— Оставайся тут, Нероша, — грустно сказал Коко. — Я буду приносить тебе простоквашу и отбивные котлеты!

Он ласково погладил льва, поцеловал поросёнка.

— Тут… Тут… Оставайся тут! — повторил настойчиво несколько раз, отступая к выходу.

Лев понял. Он улёгся на пол, головой к выходу, и начал ждать Капитана. С тех пор он так и лежал, отказываясь от пищи, только пил иногда ржавую воду трюма.

учельномеханический комбинат господина Почётного Ростовщика стал самым крупным и процветающим предприятием в городе. Сотни грузовых машин и фургонов непрерывно подвозили материалы и вывозили готовую продукцию из цехов, где выделывались механические, автоматические звери и птицы.

Целый день медленно полз через всё здание конвейер. С одного конца на длинных резиновых лентах ехали в своих клетках дрожащие от страха котята, заискивающе помахивающие хвостами лопоухие щенки, встревоженные здоровенные псы, растерянно мечущиеся, насторожив острые ушки, белки, старые умные вороны, нечаянно попавшие в беду, глазастые кролики, покорно дожёвывающие свой последний листик салата, и крепко схватившиеся в испуге за руки черноглазые обезьянки…

А с другого конца конвейера выходили отличные, такие спокойные чучела с остановившимися стеклянными глазами, с моторчиком в животе и ключиком, подвязанным к шее на шнурочке.

И когда господин Почётный Ростовщик приезжал по вечерам после работы проверить продукцию своего комбината, он любил в одиночестве прохаживаться по складу, потихоньку оттирая со своих рук прилипшее тесто, и, причмокивая от удовольствия, подсчитывать:

— Ага, зайчиков сорок один… А собачек целых восемьдесят семь больших да сто девять маленьких…

И вчерашние суетливые, болтливые, развесёлые, непоседливые зверята одинаково смотрели на него стеклянными глазами, и Ростовщик наслаждался тем, какой тут царит порядок, стройность и тишина…

В таком виде он почти любил их всех, потому что ему казалось, что каждый зайчик или птичка тащили к нему в своих зубках или клювике славную монетку чистую прибыль…

Пойманного во дворе собственного дома Капитана Крокуса в львиной шкуре привезли на комбинат под вечер.

Ворота автоматически раздвинулись, пропуская машину. Капитан увидел обширный двор, окружённый со всех сторон высокой стеной. Всё вокруг дрожало от глухого ворчания работающего конвейера. Машина резко остановилась, и он прочёл надпись «Склад сырья» на стене длинного бетонного здания. Железные ворота склада тоже раздвинулись, и четверо железных безголовых носильщиков, очень похожих на железных муравьев, поставили клетку на тележку и покатили её в глубь здания, мимо длинных рядов других клеток, полных всякого зверья.

Затем клетку с Капитаном приткнули к стене, кладовщик сунул в неё миску с водой, вскочил на тележку, безголовые бодро выкатили его из склада, и ворота задвинулись.

Капитан очень устал притворяться львом, прохаживаться вдоль прутьев клетки львиной походкой и даже сидеть по-львиному. Теперь он наконец-то мог лечь, вытянувшись по-человечески по весь рост. Он лёг, потянулся и облокотился на руку.

Вскоре все машины и конвейер комбината вдруг разом замолчали, и пол склада перестал дрожать — дневная работа кончилась. В наступившей тишине стало слышно, как тихонько похныкивает маленькая обезьянка на руках у старой облезлой обезьяны — своего дедушки.

Длинный и узкий каменный склад был еле освещён редкой цепочкой лампочек. Дальний конец совсем тонул в полумраке и потому казался бесконечным. Но всюду, куда хватал глаз, тянулись ряды нагромождённых одна на другую клеток и ящиков, затянутых металлической сеткой, за которыми в ожидании своей очереди для отправки на чучельный конвейер сидели в остолбенении, лежали в унынии, уронив голову, или бегали в отчаянии взад и вперёд вдоль решёток, тихонько скулили, хныкали, подвывали, мяукали, тявкали, похрюкивали, щебетали и попискивали, царапались и метались всякие мелкие и крупные звери и пичуги.

— Шумза… шумза… шумзатих… шум затих!.. — забормотал старый болтливый попугай.

Капитан Крокус хотя и провёл всю свою жизнь среди зверей, которых хорошо знал и, главное, любил, всё-таки с трудом разбирал, о чём они говорят. Но удивительное дело: очутившись сам в клетке рядом с ними и ожидая приближения утра, когда его самого вместе с другими отправят в потрошильный цех, он с изумлением обнаружил, что стал неизмеримо лучше понимать окружающих!

«Удивительное дело, — сказал он себе, — до чего полезно самому попасть в беду, чтоб тебе понятнее стало горе других!.. То, что мне в другое время показалось бы обычным писком или хрюканьем, вдруг стало таким осмысленным разговором!»

Никто не станет отрицать, что ворона с вороной понимают друг друга с полуслова. Но утверждать, что, скажем, ворона говорит на одном языке с лисицей, — это, право, преувеличение. Конечно, они могут понять друг друга, поболтать о том о сём, но только на самые общие темы, вроде иностранца в чужой стране, выучившего полсотни слов по разговорнику.

Поэтому Капитан, хорошо умевший понимать только львиный разговор, с некоторым трудом разбирал, о чём сейчас пищали, хныкали и ворчали все звери вокруг него.

В тишине неустанно и безутешно маленькая синичка, бесконечно повторяя, высвистывала две жалобные нотки, призывая своих птенцов.

Ну, это-то Капитану было понятно: так синички зовут за собой своих голодных птенцов, ещё до того глупых, что хотя летать они уже научились, но есть сами ещё не умеют. Только перелетают за матерью с ветки на ветку, боясь отстать, трясут от нетерпения крылышками и широко разевают рты, пока им не сунут в рот что-нибудь вкусное. Сегодня синичку поймали, и завтра птенцы напрасно будут трясти крылышками и разевать рты…

Но тут Капитан стал прислушиваться к невнятному бормотанию обезьян. Детёныш хныкал не переставая, а седой обезьяний дедушка то сердито, но осторожно его шлёпал, то ворчливо почёсывал шёрстку на его маленькой головке.

— Чего ты хныкаешь? Темно?.. Да ведь это просто ночь! Спи! Придёт утро, и мы опять поскачем по веткам за бананами!.. Спи. Чего ты боишься? Забыл, какие у меня зубы? Любого закусаю, кто тебя тронет!

Старик скалил длинные жёлтые зубы, а маленький боязливо тянулся, дотрагивался до них тонкими чёрными пальчиками и, восторженно пискнув, успокоенно забивался обратно к нему под мышку.

Только в большой клетке, где полным-полно было воробьев, было весело. Там отчаянно расчирикался городской воробей, хвастаясь перед своими деревенскими родичами.

— Чиф-чиф-чиф!.. — петушился он, прыгая по жёрдочке вперёд и назад. — Вам повезло! Попали в город в первый раз в жизни. Ну, так надо вам порассказать, как у нас тут устроена жизнь! Слушайте. Весь этот город наш, воробьиный! Поняли? Мы заняли все лучшие места. Живём на высоких скалах, на самом верху! А пониже нас, там, где понаделаны квадратные дырки, там ютятся люди. Мы их не трогаем, они нам не мешают. Сидят себе, высовывают носы из своих дырок. Летать-то не могут! Не то что мы: фр-р-рс — и перелетел с одной скалы на другую. А они об этом и думать не смеют!

Уж про себя я не говорю, я всё-таки не рядовой воробей! Меня знают! Лучший голос на всей крыше! Да я сколько раз один на один на скворца ходил! Я у вороны вот какой кусок булки утащил! Все видели! А люди такие жалкие существа! Зачем-то бегают внизу целый день туда-сюда, чего-то чирикают, а смысла никакого нет! Даже корма под ногами подобрать не умеют. Да что говорить! Скакнуть сразу двумя лапками не могут! Сперва потащат одну, потом потянут другую кое-как! Смотреть жалко!

У меня в одном окне живёт знакомый. Он человек. Толстый, громадный. Летом сидит у окна гладкий, белый, а зимой делается всегда серый, пушистый. Пух отрастает. А перышка — ну ни одного! Все повылезли, что ли? Да и глуповат: под окошком у него есть корытце, и вот он где-то насобирает отличных свежих хлебных крошек или зёрнышек, высунется из окошка и все их в корытце спрячет. Только он отойдёт, мы сразу кидаемся, набьём пузо до самого клюва. Прямо со смеху помираем. А на другой день, глядишь, он опять позабыл, куда прятал свои крошки, притащит и опять сыплет в корытце, никак не догадается, чудак, чтоб самому всё склевать!..