И тут она поняла, что Бо сказал что-то очень важное. Что-то о том, что мы сами прощаемся с чем-то навсегда, а потом сетуем, что оно ушло! Стало быть, и она прогнала свое лучезарное прошлое, своего солнечного Си, свою молодую удивительную жизнь. Да так прогнала, что и думать о ней забыла. Чего же она еще могла пожелать? Что существовало такое, ради чего она могла бросить свое собственное счастье? На ум приходило лишь одно слово: забвение.

Когда она поскользнулась и чуть не упала тогда в парке, Си был далеко, и он бежал по мостику, а она так разволновалась, что уже не могла поспеть за ним, и лишь беспомощно провожала глазами его маленькую фигурку, а он все бежал и бежал. Если бы только предчувствие подвело и все окончилось лишь испугом, но непонятный страх не хотел ее отпускать, и она все больше и больше погружалась в его пучину. В какой-то момент время застыло, как застыл крик Си, и как застыли ее движения вместе с памятью. Движения и время пошли потом своим чередом, а вот Си больше в ее жизни не было, впрочем, как и воспоминаний, связанных с ним тоже. Если бы она захотела, то это все бы вернулось к ней раньше, но она не захотела.

Геа, словно в оцепенении промолвила:

— Бо, ты ведь знал, что у меня был Си, и что в нашем городе был парк испокон веков, и что я напрочь об этом забыла — ты все знал! И притворялся как все! Бо, почему???

— Геа, милая, — устало произнес Бо, — ты сама повесила тридцать три замка на двери своего прошлого! Но, видишь, сегодня ты сняла один из них, давай поглядим, что будет завтра.

Ее такая простая и незамысловатая жизнь на этом острове вдруг разлетелась на мельчайшие части мозаики, и что самое непонятное, собиралась эта мозаика в совсем другую историю. Но история была про нее, и с этим надо было мириться.

Старушка Геа и старичок Бо медленно поднялись со скамейки, и поддерживая друг друга пошли по направлению к резным воротам парка. Они снова не заметили, как сами по себе эти ворота отворились и закрылись за ними, выпуская в предвечерние сумерки родного города.

— Бо, а я ведь еще многого не помню, — в голосе Геи зазвучали нотки первооткрывателя, — у Си должен же был быть отец…

Бо улыбнулся себе в бороду, немного помолчал, и тихо произнес:

— Ты вспомнишь, Геа, обязательно вспомнишь.

Мечта старушки исполнилась.

Она открыла двери своего дома для всех, и он сразу же наполнился звонкими детскими голосами, и восхитительным ощущением, что все хорошее еще только впереди.

Бо продолжал рассказывать Гее свои истории, но теперь она очень внимательно слушала их, боясь пропустить какой-то намек на свою прошлую жизнь, которую сам Бо, видимо, прекрасно помнил, но по какой-то причине отказывался открывать полностью.

Однако Светлые тени сделали это за него. Они оставили Гее на серванте свою последнюю записку, которая сразу же рассыпалась на мелкие кусочки после того, как она ее прочитала. Надо сказать, что эта записка ее очень обрадовала и заставила поспешить к Бо, к тому забытому Бо, которого она так долго ждала.

Ступенька 11. Дорога домой

И вот ты собрал себя воедино. Ты понял, что в жизни есть вещи интересней, чем сожаление о прошлом и страх будущего — в жизни есть цель. И цель эта — вернуться домой, вернуться к себе. И ты начинаешь свой поиск…

Иногда кажется, что дом — это то место, где ты сейчас находишься, где тебя знают, иногда ждут в гости, и часто нуждаются в твоем внимании. Ты приезжаешь в другое место, и снова "обрастаешь" мхом новых знакомых, приятных времяпровождений, планов на будущее и стройным распорядком. Ты думаешь "Вот оно!", но спустя отрезок времени от ежедневного использования "оно" истощается и — ты вновь путешественник почти с пустыми руками, стоишь вначале дороги, не знаешь радоваться неизвестному неизбежному или плакать над потерянным ненужным, в конце-концов выбираешь что-то третье, что уже отличает тебя от других и позволяет сделать первый шаг, первый шаг путешественника.

Когда-то ты поймешь, что дом где-то далеко, но будешь свято верить, что он все же есть. Ты будешь с благодарностью останавливаться в каждом понравившемся тебе месте, выбирать в друзья самых милых, открытых и лучезарных людей, воодушевленно обсуждать с ними планы вашего совместного длительного путешествия, и будет так тепло и весело от этого ожидания чуда, чуда встречи с домом.

Однажды ты забредешь в темное, Богом забытое место, и продуваемый всеми ветрами, сквозь снежные бури и липкий холодный туман, будешь идти без надежды и без смысла, идти, чтобы не упасть, идти и не слышать всех тех радостных голосов, к которым так привык, и которые были уже почти тобой. И как никогда раньше ты будешь хотеть попасть домой. Но где он, в какой стороне, и не бред ли это воспаленного, уставшего и измученного поиском недостижимого воображения? Ты оглянешься назад, но все пройденные города лишь зловеще блеснут шпилями башен, и вся твоя жизнь покажется тебе острым клинком, направленным против тебя же самого. И только от твоего искусства ходить по лезвию ножа будет зависеть, выйдешь ты из этого тумана, или нет. Но ты все-таки выйдешь, выйдешь, потому что тебе еще много чего предстоит сделать, и так рано сдаваться ты вовсе не намерен.

И когда твоя цель будет достигнута, и ты попадешь домой, ты будешь безмерно счастлив, и тебе найдется много чего рассказать и о чем расспросить тех, кто так терпеливо ждали тебя там все это время. Но вскоре ты снова начнешь собираться в дорогу, и кто знает, что еще тебе откроется в твоем далеком путешествии…

На неведомом острове, затерянном в безбрежных водах океана, имя которому еще не придумано, окруженном скалами, высоты которых еще не названо, покрытого облаками, у которых нет дна, жил маленький народец юдлей.

Юдли были настолько маленькими, а остров настолько большим, что ни одному островитянину еще не удалось обойти свою родную землю вдоль и поперек, исследовав каждый ее уголок. Но маленький народец по этому поводу не расстраивался — юдли всегда с легкостью могли дофантазировать то, чего не знали.

Например, решив написать книгу о том, как устроен остров, юдли принялись тщательно фантазировать, заполняя пробелы неизвестного. Они так увлеклись этим, что даже разделились на несколько партий. Одна партия фантазеров утверждала, что остров — это ни что иное, как дупло гигантского дерева, а ночь приходит, когда бессчетное количество сов заглядывают туда, сверкая своими глазами-звездами. Другая же партия резко опровергала эту фантазию, считая, что остров — это независимая плоская планета, мирно покоящаяся на спине космического крокодила. Было еще много третьих и четвертых партий, выдвигавших не менее интересные фантазии, однако в этом деле всех перещеголял Министр Фантазеров при Короле, заявивший, что остров — это просто… остров, омываемый водами океана. Его тут же высмеяли за такую нелепицу, но так как к министру прислушивались, то в книге пришлось записать: Остров — это планета, омываемая океаном, находящаяся в дупле огромного дерева.

Такое определение устроило многих, и маленький народец постепенно утихомирился.

Не успокоился только королевский сын, принц Тамагау, который втайне ненавидел всех фантазеров, чье неуемное воображение преследовало его с самого рождения. Он-то и на свет появился только потому, что его царственному папе нафантазировали рождение чудо-ребенка. Но это было только начало. Самое трудное ждало впереди — никто из этих пустопорожних выдумщиков и представить себе не мог, как нелегко приходилось чудо-ребенку, когда он выполнял их фантазии.

Принцу Тамагау надлежало быть фокусником, магом, чародеем, философом и эксцентричной личностью одновременно. Ах, как иногда ему хотелось изречь какую-то пошлость про погоду или обсудить последнюю тенденцию в королевской моде, но такая роскошь ему была просто не позволительна. Устав от такой чудо-жизни, которая для принца Тамагау уже превращалась в серую обыденность, он решил стать исследователем и найти истину, пусть ему придется пожертвовать всем ради этого!

И вот новое оранжевое солнце будущего дня застало принца стоящим на ветреном перевале — внизу как на ладони темнели островки домиков маленького народца юдлей, но он уже уходил от них, он уже был по ту сторону перевала, одной ногой по дороге в мир, о котором так много говорили, но ничего не знали.

Дорога нравилась принцу. Наверное, потому что она должна была закончиться настоящим открытием, а все, что было до этого — лишь преддверие, радостное ожидание. Не знал еще тогда царственный наследник, что дружелюбие залитых солнцем лужаек, пустота и прозрачность воздушных пространств, тишина жаркого полдня, недвижность деревьев — это все декорации, за которые прятался огромный живой мир.