Анни постояла, глядя вслед Майкки. Та, пригнувшись и стараясь держаться подальше от разговаривавших женщин, семенила к дому. На углу Майкки еще раз обернулась и помахала рукой. Анни облегченно вздохнула и побежала к окну, к тому самому, из которого они недавно выбирались. Вот и их дверь. Она вошла в комнату и села на стул у окна… Как только мама появилась на пороге, Анни сразу же начала все рассказывать. И еще добавила, что Юлкуска всегда все преувеличивает и часто наговаривает на детей. Мама ничего не ответила, она только прикусила губу, увидев, что ее лучшее платье висит над плитой на веревке как жалкая мокрая тряпка.

— И все же я пойду на работу, — сказала Анни. — И как только получу зарплату, сразу же куплю тебе новую пудреницу.

— А вообще-то это платье давно уже по стирке скучало, — сказала мама после недолгого молчания. — Удивительное дело: сходишь, один вечер потанцуешь — и платье сразу же заношено. В зале так душно, такой тяжелый воздух, а руки у мужчин вечно потные.

— А зачем же ты тогда ходишь на танцы? — спросила Анни.

— Ну как зачем? Хоть какая-то радость в жизни. А чего у меня еще хорошего? — сказала мама и присела к столу. — Я ведь такая одинокая женщина. Если бы ты только знала, как мне бывает тоскливо…

И вдруг, совсем неожиданно для Анни, мама уронила голову на стол, на свои скрещенные руки, и горько заплакала. У Анни губы тоже задрожали, она бросилась к матери и обняла ее за шею.

— Когда я вырасту большая, я сделаю так, что к тебе приедут свататься женихи со всего света, и тогда тебе не надо будет больше ходить на эти танцы, — говорила Анни ласковым голосом. — Хорошо? Ага?

— Да ты пойми, доченька, я ведь хочу, чтобы вернулся тот, единственный… ваш отец… — ответила мама и заплакала еще сильнее.

— Ну хорошо, тогда я сделаю так, что ты получишь назад того, единственного, — твердо пообещала Анни.

К счастью, мама перестала плакать, утерла слезы и даже улыбнулась Анни. А когда они увидели в окно, что вверх по Казарменной горе энергичным шагом поднимается Лассе, то, переглянувшись, постарались придать своим лицам спокойное, будничное выражение. И заговорили об обычных, будничных делах.

Но вечером Анни взяла к себе в постель Деву и Воина и назидательно сказала им:

— Это очень печально, когда у людей несчастная любовь. Она так запутывает… Но, может быть, вам в жизни еще повезет?

Спальная ниша заполнилась призрачным светом. Ночь за окном была непроглядная, но она звала, манила к себе. Анни взглянула на Деву с Воином, которые лежали рядом с ней. Куклы смотрели на нее как-то виновато, как будто просили прощения, что не могут пойти с нею.

— Ну, ничего, — сказала им Анни. Я и одна справлюсь. У вас столько своих забот и трудностей. Я понимаю, вы не можете пойти. Но вы ведь тоже должны понять, как мне страшно отправляться в это путешествие. Пожелайте мне ни пуха ни пера.

Анни показалось, что куклы глубоко вздохнули и даже подвинулись к стенке, когда она поднялась с постели. Она пошарила в кармане ночной рубахи. Все в порядке, флакон на месте. Тихонько, на цыпочках, Анни прошла мимо Лассе, который спал глубоким сном, и мимо мамы, тихо посапывавшей на раскладушке! Беззвучно Анни открыла дверь и так же беззвучно затворила ее за собой. Девочка, как была босиком, вышла на лестницу, но она не спускалась по ступенькам, нет… Она плавно заскользила вниз, прямо по воздуху, как будто на крыльях. На дворе, залитая лунным сиянием, стояла белая цирковая лошадка. Выгнув шею словно лебедь, она беспокойно помахивала красивым хвостом. Лошадь тревожно перебирала копытами, готовая двинуться в путь. Анни быстро пересекла двор, миновала клумбу с ноготками и одинокий клен. Но вдруг, в тот самый момент, когда девочка готова была сесть на лошадь, она остановилась как вкопанная: ей показалось, будто перед ней неожиданно выросла стена.

А за спиной у Анни раздались слова:

Юлкуска, в одной ночной рубахе, стояла на крыльце и, широко раскинув руки, произносила свое заклинание. Черные глаза ее так и сверкали злобой. Сила ее злых чар оказалась столь велика, что Анни не могла ступить ни шагу.

— Тэри! — воскликнула Анни. — На помощь!

— Я дала ему снотворного, — сказала Юлкуска. — Так что напрасно ты зовешь эту жалкую пустолайку.

— Муттиска… — прошептала Анни. — Но в тот же миг она вспомнила, что Муттиска уехала куда-то. Значит, теперь она, Анни, совершенно одна.

— Лучше будет, если ты вернешься домой и отправишься спать, — уговаривала Юлкуска сладким голосом. — Такой маленькой девочке не следует вмешиваться в колдовские дела.

— Никакие это не колдовские дела, — ответила Анни. Голос ее звучал чуть слышно, а ноги по-прежнему не подчинялись. Они были как будто чужие. — Это общее дело. Оно касается и деревьев, и животных, и воды, и травы, и человека…

— Чепуха, ха-ха-ха, — ответила Юлкуска со злобным смешком. — Ты не разбираешься в этих делах, ни капельки! Теперь этой беде уже ничем не помочь. Воздух, Море и Земля окутаны таким густым слоем липкой грязи, что ты, девчонка, ничего не сможешь сделать. К тому же у тебя больше нет помощницы, эта знахарка Муттиска уехала, а если она и вернется, то я устрою так, что ее отсюда выселят. Уж я позабочусь о том, чтобы в дело вмешался мой властелин, Черный Колдун. На месте домика Муттиски построят высотный дом. И тогда вам тоже придется поискать себе новое место! Всем вам придется уйти, и никто из вас нигде не получит новой квартиры. Только я получу хорошенькую маленькую квартирку в новом высотном доме. Вот так-то! Можешь мне поверить.

— Пусти меня, — сказала Анни, тяжело дыша. Она напрягла все свои силы, чтобы сдвинуться с места. Лошадь нервно потряхивала гривой; бока ее вздымались от напряженного ожидания.

— Если ты пойдешь, я наделаю ужасных дел, — прошипела Юлкуска. — Я отравлю все колодцы… — И она начала громким зловещим голосом: — Пусть отныне вода в колодцах на Казарменной горе будет черной как деготь, и густой как смола! Проклинаю, проклинаю! Заклинаю, заклинаю…

— Но ты совсем не баба-яга и не колдунья, — сказала Анни твердым и ясным голосом. Она и сама не понимала, откуда брались у нее эти слова. — Ты просто вредная-зловредная сплетница. А разыгрываешь из себя бог знает кого. Но меня тебе не удержать, злая старуха!

Стремительный огромный прыжок, как у кенгуру, — и Анни уже верхом на белой лошадке. Лошадь ударила копытом, вскинула благородную голову и взмыла в воздух.

Юлкуска выбежала на середину двора и, размахивая руками, принялась выкрикивать свои заклинания — но они уже не имели никакой силы. Зато Анни все отчетливее ощущала в себе прилив какой-то необъяснимой силы, который породил песню, и слова этой песни сами собой полились из ее уст:

Анни стремительно уносилась все дальше от Казарменной горы, и когда песня ее закончилась, девочка почувствовала, что у нее пересохло в горле. Когда же она выучила эту песню? Ведь она пела так, будто давно знала эти слова и этот мотив… И этот сильный, звучный голос… Это у нее-то, у Анни Маннинен, которая всегда жалела, что судьба не наделила ее ни музыкальным слухом, ни голосом. Кроме того, она чувствовала сейчас во всем теле такую силу и такую слитность со своей лошадью, что невольно подумала: уж не превратилась ли она в кентавра? Там внизу, в ночной тьме, узкой полоской извивалась река, беспорядочно громоздились городские дома, заводские трубы торчали как черные штыки. А она все летит и летит… И ни с чем не сравнить этот неудержимый полет горячего коня! Детской игрой показалась теперь Анни быстрая карусель, от которой у нее раньше кружилась голова.

Звезды стремительно проносились перед ее глазами, в ушах гудело и свистело, конь то и дело всхрапывал. «И как это я научилась так лихо ездить верхом, хотя меня никто никогда не учил? — подумала Анни. — А может, у меня к этому природный талант?»

Постепенно Анни почувствовала, что устает. Да и лошадь устала. Ведь силы могут иссякнуть даже у закаленной цирковой лошади. Белогривая заметно сбавила скорость, стала снижаться, и вскоре ее копыта неслышно коснулись земли. Анни соскользнула на Землю. Очутились они на берегу реки. Лошадь отдышалась и как ни в чем не бывало принялась щипать траву на прибрежном лугу.