Постепенно Анни почувствовала, что устает. Да и лошадь устала. Ведь силы могут иссякнуть даже у закаленной цирковой лошади. Белогривая заметно сбавила скорость, стала снижаться, и вскоре ее копыта неслышно коснулись земли. Анни соскользнула на Землю. Очутились они на берегу реки. Лошадь отдышалась и как ни в чем не бывало принялась щипать траву на прибрежном лугу.

— Ты тут подожди меня, поешь травки, поброди по воде, — сказала Анни, обращаясь к Белой Лошади. — А у меня одно дело. Я ненадолго отлучусь.

Девочка достала из кармана флакон и выпила две капли. Голова ее сразу же наполнилась знакомым шумом, и она очутилась на краю старинного села, раскинувшегося вдоль реки.

Был полдень. Яркое солнце щедро заливало светом крыши сереньких домов и узкие деревенские улочки. Улочки были грязные, глинистые, они сливались с такими же глинистыми, серыми полями. Домики скособочились, стояли вкривь и вкось. Сонная река не спеша текла себе куда-то, равнодушно отражая в своих медленных водах всю эту серую картину. Поля вокруг были такие голые и пустынные, словно над ними пронесся черный смерч. Войдя в деревню, Анни увидела, что многие дома заброшены: двери нараспашку, очаги давно холодные. Весь деревенский люд собрался во дворе одного из домов. Молодая женщина красила там пряжу. Люди были похожи на нищих: бедно одетые, с голодными глазами. Дети кутались в лохмотья, самые маленькие жадно сосали сухую хлебную корочку. Анни в своей ночной рубахе, одетой наизнанку, не привлекла к себе ничьего внимания. Только один беззубый старик спросил у нее с грустным участием:

— От какой же это стаи беженцев ты отбилась, милая?

Но Анни ничего не ответила, а старик, тяжело вздохнув, повернулся к девушкам, которые упрашивали о чем-то молодую женщину, красившую пряжу. Все люди — дети, женщины, старики и старухи — обращались к ней с мольбой в голосе.

— Ты пойди, пойди. Шагай первой и пой, — просили люди. — А то наши поля совсем зарастут травой, воды иссякнут, и все мы умрем от голода и жажды.

— Теперь пой хоть сколько, а поля родить уже не будут, — сказала красильщица, не поднимая глаз от большого черного котла, в который она окунала моток пряжи, будто полоскала белье. — По этим полям дважды прошло войско. Сначала одни гнали других, потом все повернулось, и те, кого сначала гнали, сами превратились в преследователей. Да вы только взгляните на наши поля. Разве может здесь что-нибудь вырасти? Разве что чертополох да пырей. Так что оставьте меня в покое. Нет у меня больше сердца. То войско растоптало его.

— Да, но кто же будет петь и кто нам укажет путь, если ты не пойдешь с нами, — умоляли девушки. Их косы висели как тусклая жухлая пакля, а полосатые юбки и льняные кофты были драными и грязными, — Ведь мы не умеем петь. Маари, ты должна помочь нам. Иначе зерно никогда больше не даст в этой земле всходов!

— Но разве вы не видите, что я крашу для вас пряжу, для ваших свадебных накидок, — ответила Маари, бросив искоса взгляд на девушек и горько усмехнувшись, — У нас ожидается много свадеб. Посмотрите, сколько у нас женихов!

И Маари махнула рукой на мальчишек, которые гонялись друг за другом Вокруг котла с краской.

— А что, разве всех парней забрали здесь на войну? — спросила Анни у беззубого старичка.

— Забрали, да так они и сгинули, — ответил старик и посмотрел на Анни потухшими глазами. — Не будет здесь свадеб. Ни одной. А наша Маари только красит да красит пряжу, чтобы ткать яркие, пестрые покрывала и нарядные свадебные кофты. Ее жених погиб на ее глазах… Но ведь жизнь должна продолжаться. Поля должны цвести. А они не заколосятся, пока девушки с песней не обойдут семь раз вокруг полей.

— А почему же она не соглашается петь? — спросила Анни.

— Маари говорит, что песня застряла у нее в горле, как ость от колоса, — ответил старик.

— Лучше я продолжу свою работу, — сказала Маари стоявшим возле нее людям. — Пусть поля станут опять нетронутой целиной. Зачем нам растить на этой земле хлеб, если скоро снова придет войско и затопчет нашу ниву? Ведь в прошлом году вы просили меня накрасить много разноцветной пряжи, сказали, что в деревне будет много свадеб и для невест потребуется много юбок, накидок, кофточек и свадебных покрывал. Я накрасила вам разной пряжи сколько смогла, краска еще кипит в моем котле, пряжа набирает в нем цвет. Так бегите же скорее и запустите свои ткацкие станки. Пусть они запоют! Пусть приданое нашим невестам будет готово.

— Ну зачем столько горечи, Маари? — спрашивали девушки, стоявшие вокруг. — У многих из нас тоже забрали женихов, и мы тоже не знаем, вернутся ли они когда-нибудь. Иди! Давай обойдем поля семь раз. Пой!

Помешивая в котле краску, Маари сказала:

— Я знаю теперь только одну-единственную песню.

И она запела звучным, но холодным голосом:

От этой песни люди еще больше поникли и стояли беспомощные, удрученные. А красильщица продолжала свою работу, не поднимая головы.

— А никто другой не знает ту песню? — спросила Анни у старичка.

— Нет, та песня не получается ни у кого другого, — ответил старик. — Только она одна может, Маари. Только она умеет красить нити жизни. Только она знает песню, которая способна оживить землю. Другие наши девушки могут лишь подпевать ей. Да ты посмотри на них. Радость потухла в их глазах, голоса стали скрипучие, как у ворон. А что за косы у них, тьфу! Да, остались без доли, будто неурожайное поле…

— Природа-Мать, почему ты им не помогаешь? — тихо произнесла про себя Анни. — Дай им голос.

Ласковый ветер прошуршал в березняке. Он донес до деревни робкие запахи цветущего луга. Анни подошла к Маари и сказала:

— Посмотри, разные мелкие цветочки первыми осмелились возродиться к жизни и снова зацвели.

Маари наконец-то оторвалась от своего черного котла и, остановив на Анни пристальный взгляд, глубоко, полной грудью вдыхала свежий воздух, словно хотела впитать в себя все запахи.

— Различаю мышиный горошек и клевер, — произнесла она в задумчивости.

В этот миг в березняке закуковала кукушка. Начала она робко и тихо, но голос ее становился все увереннее и скоро полился так легко, будто кукушка и не собиралась кончать свое «ку-ку».

— Вы только послушайте эту кукушку, ишь сколько золота сулит нынче летом, — говорили старые люди, одетые в лохмотья, и еще внимательнее прислушивались к кукованию. Вся толпа заметно оживилась.

— Да она и не собирается кончать, — радовались люди. — Обещает долгих лет жизни. Добрая сегодня кукушка, а обычно так спешит… Так торопится…

— Маари оставила свою пряжу и подошла к низенькой ограде, которой был обнесен двор. Женщина завороженно прислушивалась к кукушке. Девушки столпились у нее за спиной. Маари вся преобразилась, ее усталое лицо стало просветленным, глаза заискрились, а из уст полилась песня, чистая и ясная, как слеза ребенка:

И во главе с Маари девушки вереницей направились к полю, к зеленевшей меже.

— Что это за песня? — шепотом спросила Анни у стоявшей рядом старушки.

— Это праязык, вещие слова, — с таинственным видом ответила старушка. Я тоже девушкой знала этот язык, и тогда я тоже пела, и моя мать пела, и мать моей матери пела, и моя прабабушка, и бабушка моей прабабушки тоже пела эту песню. Смотри, как плавно и красиво они идут… Теперь поле не пропадет, не останется бесплодным, пусть здесь хоть конница проскачет. Теперь Природа-Мать услышит песню и проснется… И ой как она обрадуется! И сделает так, что всходы опять заколосятся и птицы запоют на деревьях…