Плывут они, милые братья, плывут, и никогда у них не было прекраснее момента, чем тот, когда они достигли равнины и поплыли прямо к малой лужайке.

А на лужайке, на самом высоком клене ожидает их старуха еще с полночи. Ждет она зари, как озябший ждет солнца, но если бы только зарю ожидать, а то еще и растрепанного Топорка! Измерила старуха глазом высоту клена и подумала: «Что это меня, старую, на такую высоту угораздило!»

Но вдруг вдалеке видит она: плывет облако, из десяти частей состоящее. Румяная заря, словно пламенем, все облако облила, а на облаке несется десятеро детишек, как ягодки нанизанных. Все старуха позабыла, о чем думать решила, и хорошо еще, что от превеликой радости она с клена не свалилась!

Облако направляется к старухе, и когда оно уже о клен толкнулось, — старуха протягивает шапчонку, насколько ей рука позволяет. Схватился проворный Топорко за шапчонку, и оттолкнулось назад десять облаков как одно: назад, а затем опять по ветру бы дальше. Но крепко держит старуха, еще крепче Топорко, а всех крепче шапчонка между ними. Миг или два старуха с ветром боролась, но старухино сердце не сдает. Дернула она, что было силы, к себе. Словно чудо какое-то облаком овладело: почувствовало вдруг облако тяжесть детей, полетело вниз, на траву и потащило за собой и шапку и старуху. Будто в ладоши хлопнуло: хлоп! — сидит старуха на зеленой траве, а около нее десятеро детишек. Так зрелый каштан с ветвей падает и кругом разбрасывает свою разбившуюся скорлупу.

Лишь только они сели, выскользнули из-под них облака и понеслись свободные от груза ввысь, как пушинка, на которую дуют.

Резко села старуха на твердую почву, резко села и детвора. Но так как они достигли того, чего их сердце желало, то показалось им, что никогда они на более мягком и не сидели! Не знаю, кто кого первый бы с нежностью обнял: или Топорко старуху или старуха Топорка, или жупанчики друг друга, потому что уже показался город жупана! Пусть и вдалеке, но с ними на одной долине!

Когда ты счастлив, то и солнце за тобой поспешает, а не нужно еще ему только тропу прокладывать! Так в этот миг над старухой и детворой солнце взошло и осветило их, а они еще на траве сидят.

Напомнило солнце Топорку, что время идет.

— Давайте поспешим, — сказал он, — ждет нас жупан. Созвал он совещание, а не может открыть его без тебя, бабушка!

— Ну, вот и этого я дождалась, — возгордившись, сказала старуха, поправила чепец на голове, чтобы лучше выглядеть, и поспешила через поле, чтобы не запоздать на совещание. А за ней детвора, как цыплята за наседкой.

Сидит жупан Юрина под липой, в кресле, серебром окованном, а кресло поставлено на возвышении в две ступени; ступени же бархатом покрыты. Подле жупана только его личный слуга, который будет ему во время совещания прислуживать. Перед жупаном, в десяти шагах, расположились дворяне и вся челядь; и все из почтения молча стоят.

Не привык жупан Юрина в такой обстановке вести совещания: без оружия и без воинов, без вельмож и без военачальников. Неприятно это ему до крайней степени. А еще и печаль его сердце охватила, словно змея ветку. А чем ему тяжелее, тем он тверже держится, ведь если жупан печаль свою будет показывать перед челядью и крестьянами, то кто же будет управлять жупанией?

В это время увидел жупан, что идет какая-то бедная старуха, а за ней детишки, все голая беднота. Когда они приблизились к месту собрания, остановились детишки, и только один, самый маленький, ухватил старуху за руку и пошел с ней прямо к жупану.

Прояснилось на душ у жупана, когда он увидел этого малютку в растрепанной шапчонке.

«Только еще в эту шапчонку я имею некоторую веру, — обрадовался жупан про себя, — все остальное изменило мне!»

А Топорко и старуха подошли к жупану и преклонили перед ним колени. Топорко и говорит:

— Я пришел к тебе, жупан, как мы уговорились, и привел свою старую мать, потому что и я нуждаюсь в том, чтобы мне кто-нибудь во время совещания прислуживал. Но прошу тебя об одной еще милости. Мои братья просят тебя, господина своего, разрешить им, хотя бы из уголка посмотреть, как ведется совещание.

Рассмеялся жупан про себя:

— Такого совещания у меня еще не было, чтобы старухи и детишки на совещании присутствовали.

Но жупан был сердца доброго и как увидел этих детей-сироток, лыком подпоясанных, взлохмаченных, словно зверьки лесные, то не смог отказать им в просьбе. Удовлетворил жупан просьбу Топорка, и дети, как и подобает босым и обтрепанным, издалека обошли место собрания, чтобы не мешать старшим, и подошли сзади и расположились у липы, из-за кресла пресветлого жупана. А из травы вокруг ствола липового выглядывает нечто, будто серебро некое, сокрытое листьями и ветвями. Если бы кому-нибудь удалось всмотрится туда, то увидел бы он, что это виднеются рукоятки, одна подле другой, а числом их девять.

Снимает Топорко шапчонку, передает ее старухе и говорит:

— Только ты, бабушка, умеешь охранять мою шапчонку, а ты сама видела, какую она для нас ценность имеет!

Берет старуха шапчонку, а Топорко становится перед жупаном:

— Пришло время, жупан! — крикнул Топорко, легко подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе — и в мгновенье ока лежит на красном бархате у ног жупана готовое топорище, отделанное. А мальчишки не стало.

Поражена челядь. И жупану было бы на что дивиться, но и чудо должно иметь свое время, а жупану нужно делать то, о чем он с Топорком договорился.

Приказываете жупан слуге взять это топорище и по порядку обойти всю челядь и примерить, к чьему топору это топорище было сделано. Не знает челядь, что из этого будет, а слуга идет от одного к другому.

Топорище велико, ни к одному обуху не подходит, но когда подошел слуга к дворецкому, сразу вошло топорище в топор дворецкого и стало, как влитое. Видно, что для этого топора оно было вытесано. Принес слуга топор жупану:

— Жупан, дворецкого топор!

Жупана словно мечом полоснуло. Но он слуге приказал только отделить топор от топорища, потому что каждый на этом совещании был без оружия. А затем говорит:

— Вся челядь пусть отойдет, а подойдет только дворецкий.

Подошел дворецкий к жупану, а левая рука его за пазухой. Там, из-за кресла жупана высовываются девять растрепанных головок. Быстрые глаза зорко смотрят, ничего не ускользает от них.

— Вытяни руку из-за пазухи, чтобы увидали мы, какое ты сердце скрываешь! — говорить жупан, а очи у него страшные, подобно очам орла, когда на змею он бросается.

Но страшные очи и у дворецкого, словно у рыси, когда она готовится к прыжку. Когда они друг другу в очи взглянули, то один другому душу пронзили.

Наклонился дворецкий, сделав вид, будто падает, а сам добрался до своего тайком спрятанного ножа и бросился на жупана безоружного.

Жупан безоружен, а челядь удалилась, — пока подбежит челядь, жупан погибнет!

Но из-за липы подлетели, будто рой пчел, девять жупанчиков, а в руках у них девять добрых мечей. Мечами они встретили дворецкого и правую его прокололи руку. Окружили жупанчики дворецкого, будто жеребята волка. И как волк погибает от жеребят, так и дворецкий погибнет от детских мечей.

Вскрикнула челядь, подбежали дворяне, подняли руки, чтобы защищать господина своего, но еще раньше дети защитили своего отца, и злодею выпустили его мрачную душу.

Как бы богатырь не узнал своего сына, который его мечом защищает, когда владеть мечом его сам богатырь выучил? Узнал жупан Юрина сыновей, упали жупанчики перед ним на колени, наклонился жупан над детворой, — ну, и не спрашивай, что еще было, потому что тогда и богатырь не удержал бы слезы.

И все было бы, как нельзя лучше, если бы не застонала вдруг бедная старуха. Никто и не подумал о том, что Топорка нет.

— Исчез он, ну и что же из этого? — думают оставшееся. Оставил он свою шапчонку, благородно отслужил господину, освободил его от злого врага, спас ему сыновей и жизнь, во время всего этого и не стало его. Иначе и не бывает!

Но не так думает старуха. Она одна только знает, как сердце ее болит по Топорку! Завопила она, причитать стала и сборище проклинает:

— Кто тебя, утеха материнская, на господское направил собрание! — и собирается, причитая, из собрания уйти.

— Не плачь, старушка, не омрачай нам праздника, — крикнул ей слуга, — вот тебе твое, — и бросил ей топорище.

Полетело топорище, в воздухе перевернулось; а старуха приняла его в объятия. А так как топорище перевернулось, то и попал в старухины объятья живой и здоровый Топорко! Рассмеялся Топорко, обнял старуху за шею, уцепился, словно репейник, и целует ее, Боже милостивый, целует! — а старухиного причитания будто никогда и не было. И когда она Топорка вдосталь наобнимала, то поправила одежду и слегка почистив ее на плече, сказала, будто никогда ничего и не было: