Куропаткин лежал на боку. Он чувствовал, что под ним сырая и холодная земля. Он огляделся. Оказалось, что лежит он на грязном пустыре, который находился рядом с его домом. Когда-то здесь собирались что-то строить, для чего вырыли небольшой котлован, вбили сваи, засыпали землей, да так и оставили, ничего не построив. И теперь эти бетонные сваи торчали зловещими памятниками, напоминая о бесхозяйственности и безалаберности зачинщиков этого мероприятия.

Он попытался подняться. Мокрая от ночной росы земля под ним заскользила, но он всё же приподнялся и встал, опираясь на безобразные куриные лапы.

Голова гудела – то ли от перепоя, то ли от страха и этого переживаемого кошмара, но хмель куда-то улетучился окончательно. Тут было не до хмеля. Надо было сообразить, что с ним произошло, и что теперь делать?

– Да я точно свихнулся, – снова подумал Куропаткин, – на почве алкоголизма. Разве такое может случиться с человеком?

Неожиданно зачесалось там, где раньше была левая лопатка. Он хотел, было, дотянуться, да только нелепо захлопал крылом. Пришлось тянуться клювом. В рот ему попали перья, к тому же, как оказалось, его укусила какая-то блоха.

Однако самым неприятным было то, что и под носом теперь у него были перья светло-коричневого цвета. Правда, какой они имели цвет, Куропаткину было безразлично.

Андрюх Куропаткин, не помня себя, побежал. Оказалось, в этом облике он бегает довольно проворно. Правда, он не совсем понимал, куда бежит. Главным для него в тот момент было не стоять на месте, а что-то делать, предпринимать, действовать. Он часто и мелко засеменил лапами и так добежал до собственного подъезда.

– Надо идти домой, – подумал он, – но как я покажусь своей жене? Лида же никогда в жизни не поверит, что перед ней не серая полевая куропатка, а её собственный муж.

И тут он похолодел.

– А дети? Ведь у него же двое детей.

Правда, они давно привыкли, что их отец пьёт, но в таком виде он домой ещё не появлялся никогда, это уж точно.

– А как же я буду вообще объясняться? – подумал он, – но ничего, мне главное – попасть домой, а там разберёмся, – и он для чего-то захлопал крыльями.

– Но как я буду подниматься по лестнице? – снова подумал он, – ведь для меня эти ступеньки чересчур высоки. Надо что-то придумать.

В этот момент он издал звуки, напоминающие кудахтанье.

– Тьфу ты, черт, – выругался он про себя. И тут ему пришла в голову мысль, что через каждую ступеньку он может перелетать.

– Как же я раньше не догадался, это же так просто и удобно, – сказал он мысленно сам себе и теперь уже по делу замахал крыльями. Так он одолел почти всю лестницу. Ему оставался всего один пролет, когда он услышал чьи-то шаги. Видимо, кто-то из соседей поднимался домой. Куропаткин заметался. Ему совершенно негде было спрятаться.

– Как же я об этом не подумал? Что теперь делать? Куда прятаться? – суматошно думал он. Конечно, он мог бы прижаться в угол и там замереть, и тогда бы точно его не заметили, потому что освещение в подъезде было никудышное, да никто и не стал бы рассматривать в углу непонятный серый комочек. Но он не успел вовремя сообразить, его застали врасплох, и он заметался.

Сосед тяжело поднимался по лестнице. Вот уже его шаги раздались совсем рядом, вот он уже находился с ним на одной площадке.

– Что мне делать? Куда спрятаться? Куда бежать? – забормотал Куропаткин, а на самом деле послышалось только испуганное куриное кудахтанье.

– Кто здесь? – раздался голос. И тут Куропаткин увидел, что это был их новый сосед Леонид Семёнович со странной фамилией Струпьев. Он теперь жил в квартире Бориса Ефимовича Жадовского, с его женой, Людмилой Львовной Жадовской, поскольку тот угодил на больничную койку. Говорили, что он свихнулся.

Куропаткин подумал, что может быть, это коллективное помешательство, и оно заразно.

– Что это за безобразие, – почти закричал Леонид Семёнович, – откуда здесь взялась эта курица? Кыш отсюда! – и он замахнулся на несчастного Куропаткина.

От страха у Куропаткина буквально затряслись поджилки. Он почувствовал, как что-то горячее и жидкое полилось по его лапам и шлёпнулось на пол.

– Да я тебе сейчас шею за это сверну! – закричал на него Струпьев. И в этот момент в подъезде почему-то погас свет.

Куропаткин, что есть мочи, засеменил лапами и побежал вниз, перелетая со ступеньки на ступеньку.

На улице ему стало совсем нехорошо, он забился в самый тёмный угол около подъезда и затих. Сердце бешено колотилось, лапы дрожали. А тут, как на грех, опять на спине что-то зачесалось. Куропаткин нервно клюнул самого себя и тут же сплюнул – в рот ему опять попали перья.

– Какая гадость, – прошептал он, но в ночной темноте опять послышалось что-то вроде гортанных птичьих звуков.

Ночь стояла тёмная, глухая и какая-то безрадостная. Не всегда в природе случаются такие ночи. Когда светит молодой месяц или сияет круглолицая луна, на душе становится веселее. А уж если на небосклоне то голубым, то розовым светом переливаются звёзды, то грусть и вовсе отступает далеко-далеко. Такие ночи кажутся загадочными, таинственными и полными поистине сказочной прелести.

Но сегодня была совсем другая ночь. К тому же, не горели уличные фонари, а без них и вовсе было невесело. Где-то неподалёку завыла собака, потом этот вой подхватила другая, третья, и вот уже их ночная жуткая песнь раздавалась по всей округе.

Местные коты тоже не отставали, они то и дело затевали свои имперские бои.

А потом неожиданно всё стихло, но в этой тишине было почему-то ещё более жутко. Казалось, в Природе сегодня происходило какое-то тайное, никому неведомое событие, иначе почему всё так странно замерло?

Куропаткин как будто задремал в своем углу, но это была даже не дремота, а какая-то дикая, невероятная усталость. Во что бы то ни стало ему надо было собраться с силами.

Очнувшись через некоторое время от ночной сырости, он снова решил пробираться домой. Теперь он задумал это сделать через окно.

– В самом деле, – рассуждал он про себя, – я же умею летать, а живу я на третьем этаже, уж как-нибудь постараюсь. Только как я постучусь? Как скажу Лиде, что это я? А что, если она просто-напросто испугается?

Куропаткин вдруг подумал, что его Лида давным-давно спит и совсем его не ждёт. Он это знал наверняка, потому что она бесконечно устала от его ночных кутежей. Это раньше она его ждала и встречала, а теперь, уложив детей спать, она ложится и сама. И всё это оттого, что он пьёт почти безостановочно, безудержно, по-свински. Удивительно, как это он вообще превратился в куропатку, а не в свинью.

– А ведь когда-то мы жили по-человечески, – подумал он, – но это было давно, очень давно, в самом начале. А потом он стал пить, сначала понемногу, вроде как пивка с приятелями после работы, потом с ними же он перешел на вино и водку. Теперь же он пил что попало, где попало и с кем попало.

– Наверное, она меня давным-давно ненавидит, – пронеслось у него в голове.

И ему стало так горько и обидно, что он чуть не заплакал. Только он всё равно бы не заплакал, потому что не мог этого сделать. Клюв у него слегка приоткрылся, и раздалось жалкое куриное кудахтанье.

– Ах, будь что будет, – сказал он сам себе. Потом он оттолкнулся от земли и кое-как, неловко и неумело полетел.

Окна его квартиры находились на другой стороне дома, и там было почему-то ещё темнее. Он легко подлетел к своим окнам и заглянул вглубь. Сначала ничего не было видно, а потом он стал различать очертания предметов. Вот их кровать, где спит Лида. Как же ей дать знать, что я здесь?

Неожиданно в глубине квартиры зажёгся свет, и Куропаткин в испуге отпрянул от окна.

– Что это я так испугался? – подумал он, – это же мой дом, – и он снова прильнул к холодному стеклу. Он увидел, что жена, не одевшись, прямо в ночной рубашке, пошла на кухню. Он тут же перелетел к другому окну.

Жена сидела за столом, подперев голову рукой, и смотрела в одну точку.

– Почему она не спит? – подумал Куропаткин, – может, кто из детей заболел? Да вроде бы нет, всё тихо, спокойно. Что ж тогда?

Ему даже не пришла мысль, что она ждёт его. И тут жена вдруг заплакала, горько и неутешно, как плачут дети. Слёзы лились у нее по щекам, она их утирала рукой, но они лились снова и снова.

Куропаткин толкнулся клювом о стекло и окликнул её:

– Лида, Лида…

Но вместо этого раздался резкий птичий крик. Лида вздрогнула и посмотрела в окно. Из глубины ночи, из тёмной неизвестности на неё смотрела странная крупная птица. Она была гораздо больше голубя, с пёстрым, каким-то сероватым оперением.

Женщина видела, как птица долбит о стекло и что-то кричит. И это явно относилось к ней.

– Господи… что за знамение… – в страхе прошептала женщина, – наверное, что-то случилось…

– Да это же я… я… – кричал Куропаткин и продолжал стучать клювом о стекло. Но жена его не узнавала. Она испуганно посмотрела на него снова и выбежала из кухни в комнату к детям.