Старуха вдруг принялась рассказывать о своей жизни и ужас и отвращение наполнили сердце Кана. Стало понятно, почему смерть не торопилась забрать колдунью Вэй, которую все в деревне считали полубезумной, но безобидной знахаркой. "Теперь ты знаешь. Неужели ты не пожалеешь меня? Всего один глоток, даже полглотка…" — старуха больше не плакала, видно и этого утешения она не была достойна.

Кан представил, что он ушел, оставив старуху Вэй, бросил ее помирать вечно, чтобы так и не умереть совсем. Представил веранду своего дома и цветущие персиковые деревья, и Мон-У не в белых траурных одеждах и с распущенными рукавами… Представил и развязал платок.

В третий раз заклубился в сосуде туман и вырвался наружу, во второй раз в безоблачном небе прогрохотал гром, похожий на хохот, и в первый раз за многие-многие годы старуха Вэй улыбнулась счастливой улыбкой.

Хоронить колдунью Кан не стал. Завалил вход в хижину камнями и по узкой тропинке пошел, почти побежал к дому сестры своей матери.

А там никого не было. Разгар дня, все в поле. Кан уже собрался бежать на поле, как заметил сидевшую на полу в самом темном углу девушку необыкновенной красоты. Она тихо раскачивалась взад вперед и глаза ее были пусты.

"Кто ты?" — спросил Кан, но не услышал ответа.

"Кан, сынок, ты вернулся! — раздалось от дверей, — Вот Мон-У обрадуется! Она с моим мужем в поле, а я тут соседке помогала. Их сейчас приведут, я уже послала к ним соседского мальчишку. Дай хоть обниму тебя. Ой, а наряд на тебе какой богатый, прямо императорский! Ну, рассказывай! Или нет, наших подождем. Ой, нет! Я от любопытства лопну!" Тетя тараторила и тормошила Кана, и то обнимала и смеялась, то вдруг принималась вытирать глаза рукавом. "Тетя, погоди, успокойся! — сказал Кан, — Как мама?" "Хорошо. Лучше. Недавно о тебе спрашивала. А где, говорит, Кан, ужин ведь стынет, и Мон куда-то запропал… ой!" Кан вздохнул. "Ничего, тетя, я лекарство принес." "Правда?! Вот хорошо! Да чего они так долго? Пойти навстречу, что ли?" "Я, тетя, пожалуй, пойду, а ты оставайся. А что это за девушка в доме?" "Ох, горе! Она из города. Ее отец наш, деревенский, сапожник Ли, помнишь? Хотя, откуда, тебя еще не было, когда он в город подался. А это дочка его. От городской женщины, — тетя поджала губы, — На город-то драконы напали, а нас Боги-Близнецы уберегли. Всю ее семью сожрали, и отца, и мать, и братишку. Ее одну не тронули, а может не заметили. Такое вот горе. Но это не она рассказала, она и не говорит вовсе. Добрые люди, что ее привели, рассказали. И правильно, что привели, зачем ей теперь в городе оставаться, да и города того почти нет — все драконы пожгли. Слава Богам-Близнецам, что нашу деревню уберегли и драконов прогнали. А девчушку я приютила, будет нам с мужем вместо дочери, своих-то нет… Да и с сестрой моей, твоей матерью, они сдружились. Сядут рядом и молчат…" Тетя совсем расплакалась. Кан неуклюже обнял ее, утешая. Да так и простоял до прихода матери.

Страшно было Кану взглянуть в глаза Мон-У, но пересилил себя, поднял голову. Совсем седой стала Мон-У. И сына она не узнала, мимо прошла. Вынул Кан хрустальный сосуд с последним глотком Дождя Забвения, совсем на донышке колыхался туман, утоляющий любую жажду, утишаюший любую боль, протянул сосуд матери. "Мама, это лекарство. Выпей его." Мон-У обернулась и словно искорка промелькнула в ее навсегда погасших глазах. Взяла она сосуд и скрылась в доме. Кан бросился следом. А Мон-У приблизилась к девушке, и поднесла горлышко сосуда к ее губам. Заклубился негустой туман, вырвался наружу, и словно очнулась девушка: сначала одна слезинка показалась в уголке ее глаза, за ней другая. А Мон-У присела рядом и по волосам гладит, что-то шепчет. "Пойдем, пойдем, — потянула тетя Кана прочь из дома, — Пусть вдвоем побудут. Ты мужчина, для тебя слезы — вода, и я тут тоже лишняя."

А когда Кан женился на дочери сапожника Ли, и родился у них первенец, и к тихой радости Мон-У его назвали Моном, Царь Обезьян так хохотал и дрыгал от смеха ногами, что одна шелковая туфля с алмазной застежкой слетела и, разбив окно, упала с облаков на землю. Где ее кто-то и подобрал. Повезло человеку, что и говорить.

Когда нынешний наместник императора в провинции Ши собирался в столицу держать первый в жизни экзамен на должность младшего каллиграфа, отец сказал ему:

- Я много думал, сын, какой совет дать тебе перед дальней дорогой, какой совет будет тебе наиболее полезен. И после долгих размышлений выбрал…

"О, сейчас мой ученый отец станет пересказывать изречения бессмертных!" — с тоской поглядывая на ворота, подумал сын.

-…примерно в половине дня пути от столицы, у моста через Белую реку стоял духан Лао. Надеюсь, старик Лао жив и в его духане по-прежнему готовят самую вкусную рыбу в Подлунной. Обязательно остановись там пообедать — таков мой тебе совет.

Отец с сыном расхохотались и обнялись на прощание.

- Только ночевать у Лао не надо, — нежиданно прибавил отец шопотом.

- Почему?

- Не спрашивай. Просто не ночуй у Лао и все.

Если сказка подобна дороге со всеми ее извивами, спусками и подъемами, то сейчас, мой читатель, мы на развилке.

Поедем налево — и сын в точности выполнит наставления отца: к духану Лао прибудет около полудня, вкусно отобедает рыбой и, не задерживаясь, отправится в столицу. Там он успешно сдаст экзамен, а потом трудолюбием и усердием проложит себе дорогу к посту наместника императора в провинции Ши. В положенный срок он возьмет себе в жены девушку из благородной семьи. В положенный срок у них родится сын, который, повзрослев, решит ехать в столицу держать экзамен на должность, и наместник, вспомнив отца, посоветует ему отведать рыбу в духане Лао у моста через Белую реку и ни в коем случае не останавливаться там на ночь…

А если мы с тобой, читатель, выберем другой путь, то будущий наместник императора в провинции Ши увидит огоньки в окнах духана Лао ненастным вечером и что случится дальше — никто не знает… Так куда поворачиваем?.. О, ты улыбаешься! Да, да, я немного слукавил: если сказка и подобна дороге, то это одна-единственная дорога и все развилки на ней обманные.

Тогда прислушайся, читатель. И сквозь завывания ветра и шум дождя до тебя донесется шорох бамбуковых зарослей на берегу Белой реки, и звук шагов одинокого усталого путника, приближающегося к духану старика Лао. Сам ли это будущий наместник императора в провиции Ши, или его сын, или сын его сына, или, может быть, его отец — я не знаю, да и не так это важно, согласен? Призывно светятся окошки духана, ветер доносит аромат жареной рыбы, путник невольно сглатывает слюну и ускоряет шаг. Давай и мы поспешим следом.

Старик Лао приветливо встречает запоздалого путника, усаживает поближе к огню, вручает пиалу горячего чая.

- Сейчас принесу рыбу, — говорит духанщик, — Я как раз собирался ужинать.

Путник окидывает взглядом комнату. Похоже, он тут единственный посетитель и значит Лао собирается отдать ему свой ужин.

- О, не беспокойтесь, — говорит путник, — Кушайте. Я подожду.

- Никакого беспокойства, — успокаивает его Лао, — Гость в дом — радость в дом. Я всегда готовлю на ужин ДВЕ порции: вдруг кто-нибудь придет. У меня и комната для ночлега имеется… Ведь вы останетесь на ночлег?..

- Да, конечно, — отвечает путник, — Куда в такой дождь?

И Лао улыбается и кланяется гостю.

За едой духанщик распрашивал и сам рассказывал.

Изумительно приготовленная рыба просто таяла во рту, путник не уставал восхищаться, а Лао все подкладывал новые куски, да подливал чай. А потом повел гостя по дому: показал ему кухню и кладовые, и балкон над рекой, откуда он ловит рыбу.

- А зачем далеко ходить? — улыбался духанщик, — Река, она везде одинаковая… Так как, вы сказали, зовут вашего дядю?

"Зачем ему это знать? — с легким удивлением подумал путник, но усталость и сытость заглушили сомнения. — Наверное, ему просто поговорить не с кем. Днем только успевай поворачиваться, ведь даже из столицы приезжают отведать его замечательной стряпни, а вечером тут никого не бывает… Интересно, почему отец не советовал оставаться у Лао на ночлег?.." Тут гость зевнул, и духанщик всплеснул руками.

- Что ж это я?! Совсем заболтался. Пойдемте, покажу вашу комнату.

Наутро путник проснулся весь разбитый, кровать только первый взгляд показалась мягкой и удобной. Громко хлопнула входная дверь.

"Куда это Лао пошел?" — подумал путник и, приподнявшись, выглянул в низкое окно. От духана быстрым шагом удалялся человек, но это был не Лао, а кто-то показавшийся путнику смутно знакомым: и одежда на нем была знакомая, и узелок на плече, и прихрамывал он совершенно знакомым образом. "Если бы я не лежал сейчас на кровати, то подумал бы, что вижу себя!" — усмехнулся путник, потирая глаза. Вдруг он замер, как пораженный громом, и с ужасом уставился на свои руки. На свои руки старика с серой дряблой кожей, с опухшими в суставах пальцами, с заскорузлыми желтыми ногтями.