— Ну и что? Я тоже, может, не хочу. Только меня к тебе прислали другие домовые, сказали — ты уже большой, вот и будешь с девочкой жить. Присматривать за ней, помогать ей, а если совсем будет плохо, нас зови. Хочешь, я сейчас всех своих родственников позову? Пусть они тебе скажут, чтобы ты дом делала…

— Не надо никого звать, и тебя одного здесь уже много, — сказала Паля. — А уж, если сюда все домовые сбегутся, здесь совсем будет жить нельзя, так и будут под ногами крутиться и только есть будут просить. Нет уж, не надо нам никого, но если тебе сказали, что ты — большой, то ты сам дом делай.

— Не умею я дома делать, — насупился домовенок. — Мы, домовые, дома не делаем, мы в них живем, это вы, люди, их делаете, специально для нас, чтобы нам было где жить.

— Конечно, конечно, — сказала Паля, — только все для вас и делаем, чтобы только вам все было хорошо. Но, если ты совсем без дома не можешь, я попрошу Грома, чтобы он меня научил, как комнату сделать, но только потом, попозже, а пока мне надо умыться.

Я утром всегда умываюсь, меня так мама научила. Ты, может быть, случайно знаешь, где тут ванная комната? А то я ещё здесь ничего не знаю, я же только вчера сюда пришла…

— Нет здесь ни ванны, ни чего другого, — сказал домовенок. — Ты, что, забыла, что это вовсе не дом, а пещера, и комнат совсем здесь никаких нет. А вода, чтобы умываться, в ручье течет, а ручей недалеко от пещеры. Вот туда и иди.

— Может, ты мне дорогу к ручью покажешь? — спросила Паля.

— Ещё чего выдумала, — крикнул домовенок. — Ты, может, ещё придумаешь, чтобы я в этом ручье умывался? Нет уж, ты сама иди и сама ищи, а нам, домовым, вода эта совсем ни к чему, от неё холодно, и заболеть можно…

— Ох, ты и дурачок, домовенок, совсем ничего не понимаешь, — Паля засмеялась, встала, одела свой комбинезон, сапожки и пошла к ручью.

Солнце ещё только вылезало из-за горы, и, похоже, тоже ещё не до конца проснулось потому, что было красным, а не желтым, как обычно.

Пели птицы, стрекотали кузнечики, ручей тоже что-то бормотал, только трудно было разобрать, что он там сам себе рассказывает.

Паля плеснула на себя воды, и она, как и дома, оказалась очень холодной, так что она снова замерзла, но все равно вымыла лицо, почистила зубы, а потом села на траву около ручья. Здесь было хорошо, тихо и спокойно, совсем по-другому, чем дома.

Из леса вышел олень, должно быть тот, что был старым знакомым Грома, он подошел к воде, попил немного, косясь своим желтым глазом на Палю, потом подошел к ней. Олень был большим, он склонил голову, чтобы получше Палю рассмотреть, и она погладила его по жесткой короткой шерсти.

Оленю это понравилось, и Пале даже показалось, что он улыбнулся. Он ещё немного постоял рядом с ней, а потом не спеша ушел снова в лес.

— Ты, давай, тоже уже иди, — услышала Паля голос домовенка. Она посмотрела вокруг и увидела его, он тыкал палкой в муравейник и довольно смеялся, когда муравьи начинали суетиться.

— А чего это я должна идти, мне, может быть, и здесь хорошо? — спросила Паля. — А ты сам к муравьям не приставай, они же тоже маленькие, как ты и я, а маленьких обижать нехорошо.

— Чего, чего, — проворчал домовенок, бросая палку. — Муравьев ей стало жалко, они, знаешь, какие противные, если их по-настоящему разозлить, кусаются, да ещё так больно, что кричать хочется.

— А ты их не зли, тогда они тебя кусать не будут, — сказала Паля.

— Как же не зли, а чего они свой муравейник здесь поставили? Мне никак мимо не пройти.

И вообще уже есть пора, чокнутый волшебник уже кашу сварил, иди и ешь. А, если ты такая добрая, то ты и мне, может быть немножко каши дашь. Ладно? Здесь же нет кухонной феи, и мне никто ничего не дает. Я и вчера голодный был, и сегодня голодный, я уже, может, скоро совсем умру от голода…

— Что, не удалось ничего украсть? — спросила ехидно Паля. — Как же это ты так, всегда все воровал, а здесь не получилось? Может быть ты уже и воровать разучился? Может быть ты уже и не домовой?

— Я бы украл, — сказал как-то смущенно домовенок. — Да, тут и красть-то нечего. В кладовке только мешок зерна, я это зерно грыз, грыз, а оно невкусное, его есть совсем нельзя, у меня от него знаешь, как живот потом долго болел?

Ты, когда вырастешь не живи, как этот чокнутый волшебник. Что же это за жизнь, если у тебя и украсть-то будет нечего? Я тебе прямо скажу, — плохая это жизнь. Ты лучше хорошо живи, а то я, когда совсем большим стану, у меня, может быть, дети появятся, а что я им воровать буду, одно зерно что ли, которое и есть совсем нельзя?

— Ладно, — согласилась Паля, — раз ты такой плохой вор, каши я тебе дам. Только не знаю, куда её тебе положить, у тебя же нет ни чашки, ни ложки, ничего…

— А ты никуда не ложи, — обрадовался домовенок. — Ты просто ложку с кашей вниз опусти, поближе к своим ногам, чтобы я мог дотянуться, а дальше я уж как-нибудь сам придумаю, что с ней сделать.

Паля улыбнулась и пошла в пещеру, Кноп и старичок уже проснулись и сидели около костра, каша тоже, как и сказал домовенок, уже сварилась. Паля гордо села на свой стул, а Кноп и старичок сели рядом на камни.

Гром разложил кашу по тарелкам, и все стали есть, только Паля совсем мало ела. Она одну ложку в рот клала, а другую вниз опускала. И получилось, что домовенок половину её каши съел, и ни разу не отказался. Всегда, когда Паля ложку обратно поднимала, она уже была пустой.

Так что она совсем не наелась, и пришлось просить добавку у Грома, старичок удивился, но кашу в тарелку положил, а домовенок и добавку тоже вместе с Палей съел. Паля даже удивилась, как в такого маленького домовенка столько каши вошло, она посмотрела вниз, но никого не увидела, только один каменный пыльный пол. Домовенок опять спрятался.

— Чем сегодня будем заниматься? — спросил Кноп. — Я тоже хочу, чтобы у меня был такой же стул, как у неё, а то на камне мне сидеть не нравится, холодно очень.

— Я бы и тебе стул сделала, — сказала Паля, — только дерево кончилось. Если хочешь стул, то иди в лес, найди дерево на котором тебе захочется сидеть, и принеси его сюда, а я тогда и тебе стул сделаю.

— Я не хочу в лес, — сказал Кноп, — меня там большие деревья не любят. Ты сама сходи и принеси дерево, а я лучше что-нибудь другое сделаю.

— И что же ты сделаешь? — спросил старичок с любопытством.

— Я ещё не решил, — сказал Кноп. — Но если хотите, я могу в деревню сходить, попросить у них какой-нибудь еды, а то у нас уже мало крупы осталось, даже кашу сварить ещё раз не хватит.

— Хорошо, — согласился старичок. — Ты, Эта, иди в лес за деревом, чтобы стулья сделать, а ты, Кноп, иди в деревню за крупой, а я буду порядок в пещере наводить. Когда я один жил, мне и так все нравилось, а вот вы пришли, и вижу, что нужно кое-что изменить.

— Ты только никакое волшебство без меня не делай, — сказала Паля. — А то ты что-нибудь интересное сделаешь, а я не узнаю, как ты это сделал.

— Договорились, — сказал старичок. — Без тебя я никакого волшебства делать не буду, обойдусь пока без него. Я и сам не люблю волшебство делать, хоть я и волшебник.

— Это почему? — удивленно поднял брови Кноп. — Волшебник, он потому и волшебник, что волшебство всякое делает.

— Ты так ещё и не понял, — улыбнулся старичок, — что волшебство нужно делать только тогда, когда по-другому ничего не получается. Лучше посидеть, подумать, как что-то сделать без волшебства, чем творить разные заклинания. Потому что любое волшебство что-то меняет в мире, и иногда меняет так, что получается совсем плохо, а потом уже исправить не удается.

— Глупости ты говоришь, потому что совсем старый, и уже все волшебство забыл, — сказал сердито Кноп и вышел из пещеры. Паля посмотрела ему вслед и сказала Грому.

— Ты неправильно сказал, волшебство можно делать, иначе и волшебников бы не было. Просто всегда нужно его делать так, чтобы оно никому не мешало и ничего не портило. Старичок улыбнулся.

— А вот с этим я согласен.

В лесу было хорошо, Пале даже показалось, что её уже все деревья узнают, и птицы, и даже муравьи.

Она раньше никогда не думала, что так много в лесу всякого разного зверья живет. Она и белку видела, и лисицу, и даже какого-то странного зверя, только он так быстро убежал, она даже не успела его рассмотреть. Потом она с вороной какой-то разговаривала, только она не поняла о чем потому, что птичьего языка не знала, а ворона человечьего.

Птица скакала вокруг неё, хрипло каркала и смотрела на неё, наклонив голову своими черными глазами, а Паля ей отвечала, хоть и сама не знала что. Но тут пришел домовенок и ворону прогнал. Он хоть и меньше вороны был, но с палкой, и ворона сначала его испугать хотела, перья свои распушила, сердито закаркала и хотела его клюнуть своим черным и острым клювом, но потом сразу улетела, когда он её палкой по голове стукнул.