– Когда противник усомнился в своих силах, быть ему биту, – подначил Муромца Попович.

Илья на это ничего не ответил, только насупил брови и крепко сжал протянутую богатырскую длань. Алёша набычился и стал пригибать руку Ильи к столу. Да не тут-то было! Попович уже покраснел от надсады, на его лбу выступили капли пота, на шее вздулась жила, под рубахой заходили бугры, пытаясь разорвать плотную ткань в клочья, а рука Ильи не сдвинулась и на малость.

От удивления Добрыня крякнул в усы, а князь затаил дыхание. Но Муромец не стал томить их ожиданием. Слегка поведя плечом, он с размаху припечатал кисть Алёши к столу да так что по дубовой столешнице пробежала трещина в два пальца шириной.

– Сила! – восхищённо выкрикнул проигравший, и по его улыбке было видно, что уступить такому сопернику нисколько не зазорно.

Воевода подошёл к победителю и склонил голову:

– Прости, Илья!

– За что?

– Обманул я тебя: у Алёши левая рука в два раза сильнее.

– Это ничего, – великодушно простил Муромец, – ведь у меня обе одинаковые. Только мы и вправду баловство затеяли. Я тут слышал разговоры, что мужики не успевают деревья рубить на колья. Прикажи, князь, мне в лес пойти: я мигом нарублю.

– Приказываю! – радостно воскликнул Владимир.

Ночь была такой лунной, что больше походила на тёмный день. Поэтому работы в лесу шли полным ходом. Народ рубил, пилил, валил, обтёсывал тонкие стволы, превращая их в грозное оружие против вражеской конницы. Затем их тащили за вал и вкапывали в землю. Но хотя людей было много, дело продвигалось не шибко. Рожны ещё стояли слишком редко, и между ними можно было легко проскочить даже на коне.

Когда на делянке появился великий князь в сопровождении трёх богатырей, работа остановилась и все стали ждать новых распоряжений.

– Муромец будет рубить и обтёсывать, а вы таскайте к валу, – приказал князь.

Артель недоверчиво загудела: это ж надо взяться в одиночку за работу, с которой сотня едва справляется! Но приказы, тем более в лихую годину, не обсуждаются, поэтому мужики, побросав топоры и пилы, расступились, ожидая, что будет дальше.

А дальше Илья подошёл к первому дереву, взмахнул мечом, и оно повалилось на землю, белея гладким срубом. Затем Муромец отчекрыжил лишние ветки и вмиг заострил концы ствола. По толпе прокатился гул одобрения.

И закипела работа! Илья рубил так споро, что таскать не успевали, поэтому быстро вгрызающаяся в лес просека была сплошь усыпана рожнами. Казалось, богатырь не замечает усталости. А что, скажите, замечать, когда он вроде не стволы валил, а траву косил.

И то сказать, деревья рубятся, а меч не тупится! Никак, старцы-калики меч своими молитвами затачивают. Ведь хорошая молитва – что точильный камень-оселок: от неё благому делу прок!

Через два часа воевода остановил Илью.

– Хватит махать, а то у нас вместо леса степь будет. Идём теперь вкапывать.

Но и вкапывать рожны не пришлось. Потому что Муромец хватал их обеими руками и размахнувшись засаживал сразу по два в землю, аки в масло. Вскоре частокол стал гуще гребня: через такой не то что конь, а худая свинья не протолкнётся.

…Работа была закончена вровень с восходом солнца. Едва оно позолотило верхушки уцелевших деревьев, князь Красное Солнышко подошёл к Илье и, не зная как выразить свою благодарность, расцеловал чудо-богатыря в обе щёки.

А к вечеру того же дня задрожала земля под ударами тысяч копыт. Закричали вспугнутые птицы, залаяли лисы, завыли волки, зарычали медведи. Это неслась к городу непобедимая сила Калина-царя. Через час войско уже колыхалось в поле на расстоянии полёта стрелы. Но вперёд не шло, ибо послушался царь совета своего зятя Сартака и решил не нападать сразу, а сперва разбить лагерь.

На следующее утро горожане увидели за высокими киевскими стенами тьму-тьмущую разноцветных палаток, окруживших вышитый золотом шатёр – ставку Калина-царя. Вскоре от бурлящей массы кочевников отделилась конная фигура с белым полотнищем. Судя по надменному взору, это был никак не меньше, чем царский министр иностранных дел, хотя по правде это был простой посыльный на побегушках. Подъехав к частоколу, он спешился и с трудом протискиваясь сквозь рожны, бодро пошёл вперёд, пока не зацепился ремнём кожаного доспеха за отточенное остриё.

Министр без портфеля оказался в дурацком положении. Просто так отцепиться не получалось, а расстёгивать доспех на глазах у обречённого города казалось позорным. Тогда переговорщик сделал вид, что уже никуда не спешит, а просто любуется птичками, то есть ворон считает. Наши наблюдатели сначала ничего не поняли, пока не пригласили поглядеть настоящего профессионала – юродивого Никитку, по прозвищу Звездочёт. Несмотря на хилое тело, Никитка имел дюжее зрение, из-за чего ночами в звёзды вперится – и ну с ними говорить. А звёзды ему отвечают, потому как Никитка каждую звезду по имени знает!

А чему тут удивляться? Ведь юродивые вовсе не были сумасшедшими, как думают некоторые. Юродивые были Божьими мудрецами, которые добровольно отказались от благ жизни земной и приняли вид безумцев, каковыми вовсе не являлись. Зато безумие понарошку позволяло по-настоящему говорить правду ослеплённым лестью царям и обличать зарвавшихся царедворцев.

Вот бы и нашим правителям, хотя бы парочку юродивых!..

…Подсадили, стало быть, Никитку повыше, чтоб сказал, зачем этот татарин возле рожна пританцовывает. Никитка глянул, радостно засмеялся, а затем согнул указательный палец крючком и подцепил им с правого бока свою рубаху. Первым догадался Бова, голова приворотной стражи, который и впрямь был голова!

– Ясно, наскочил татарин на рожон. Отворяй ворота, пойду освобождать.

Конечно, никаким татарином посланник не был, просто Бова так всех кочевников называл, но дела это не меняло. Ведь пришёл кочевник как незваный гость, а незваный гость хуже татарина. Но Киев в лице начальника стражи встретил его хорошо. Даже зуботычины не дал, а вежливо снял с рожна, ну, может, чуть бока намял, а как без того? Увидев такое обхождение, случайный пленник заметно повеселел, и если бы не шрам через всё лицо, на него можно было бы глядеть без содрогания.

– Наша царя велела ерлык дать ваша князя, – сказал Крючок, как его уже окрестил Бова.

С этими словами Крючок всучил Бове свиток и быстро засеменил назад к своим. Теперь он шёл по направлению острых кольев, поэтому зацепиться не боялся.

Когда князь прочёл ярлык, в нём смешались два чувства: облегчение и тревога. Чувства боролись между собой, поэтому князь то хмурил брови, то едва заметно улыбался.

– Нас вызывают на единоборство, – наконец сказал он. – Если их бахадур проиграет нашему богатырю, Калин обещает уйти.

– А ежели выиграет? – спросил Добрыня.

– Ежели выиграет, мы должны будем на два дня отдать кочевникам Киев, а потом каждый месяц платить дань, которую они назначат.

– Стало быть, мы можем выбирать только между победой и смертью. Я готов!

– Нет, Добрыня Никитич, тебя я не пущу. Ты мне здесь нужен. Ведь, если будет война, кто-то должен командовать. А лучше тебя я никого не знаю.

– Князь, война будет в любом случае. Ни за что не поверю, что собрав такое войско, Калин отступит. И не разумею, зачем ему нужен поединок. Никак, измыслил супостат какой-то хитрый изворот. Как думаешь?

Ответить Владимир не успел, потому что в безоблачном небе зарокотал гром. Не сговариваясь, князь и воевода выскочили во двор и бросились к крепостной стене. Там на сторожевой башне стоял опечаленный Алёша и виновато теребил лук.

– Что случилось? – спросил князь.

– Да вот целил в царя, когда он из ставки вышел, а попал в того, что рядом стоял. Наверное, важного звания. Вона как орут!

Поднявшись на стену, Владимир и Добрыня увидели, что войско до горизонта сверкает серебром. Это кочевники подняли над головами клинки, в которых играло солнце. Они что-то кричали и, судя по устрашающему рокоту, это были крики угрозы.

Илья тоже стоял на стене и, не отрываясь, смотрел вперёд. За свою короткую ходячую жизнь, он уже сражался с викингами и разбойниками, но безбрежная конная армия не шла с ними ни в какое сравнение! Кочевое войско было похоже на море, уходящее за горизонт, потому что так же шумело и волновалось.

Через некоторое время из моря вынырнул всё тот же всадник и устремился к городским воротам. На этот раз он не стал продираться сквозь частокол, а прямо из седла пустил стрелу, которая, едва перелетев ограду, плюхнулась князю под ноги. Это был очень хороший выстрел, потому что стрела пролетела ни много, ни мало, а ровно столько, сколько надо. К тому же она летела не одна, а с новым ярлыком.

Прочитав послание, князь помрачнел.

– Калин пишет, что стрела угодила в глаз его любимому зятю Сартаку. И теперь неизвестно, протянет ли тот до вечера. Царь требует, чтобы я выдал обидчика. Видать, хочет усладить Сартака смертными пытками. Если мы откажемся, он вырежет всех мужчин Киева, включая младенцев, а женщин продаст в рабство.