Но была у парня младшая сестра. Любопытная такая. Глазастая. Углядела она в дверную щелочку, что у брата какая–то новая игрушка появилась. Дождалась, когда он куда–то вышел из комнаты, и шасть к нему! Вынула шарик из коробки и побежала подружкам показывать, хвастаться.

Не тут–то было! Только входная дверь хлопнула, как парнишка наш — сразу в комнату, а там коробка раскрытая. Ах, ты! Помчался сестру догонять. Догнал во дворе уже, кричит:

— Ну–ка, верни обратно мой шарик! Отдай, говорю!

— Не дам! Жадина–говядина! Я тоже хочу играть!

Сцепились они. Девчонка в слёзы. Шарик сжала ручками крепко–крепко.

— Мама! Папаааа! А-аааа!

Испугался мальчонка, толкнул сестру. Та упала, шарик об асфальт ударился. И… и… и… Разбился! Ай!

Затряслась земля под ногами. Закачалось небо над головами. Что сейчас будет?! Как теперь жить? Прощайте все!..

Поднял мальчик сестренку, обхватил руками, зажмурился от страха–ужаса… Ждёт…

Долго глаз не открывал. Сестра хнычет, но не вырывается, тоже испугалась крепко. А вокруг вроде никто и не заметил ничего. Как так? А так: не у них же что–то упало. Раскрыли брат с сестрой глаза, смотрят под ноги. Нет шарика. Зато вся земля для них прозрачной сделалась, хрустальной, видимой до самой серединочки. И даже дальше — звёздное небо видно стало: то, которое на противоположном конце земли, внизу, под ногами.

Видно, как пылает огненное сердце земли, как оно шевелится, будто дышит. Постояли дети, постояли и домой тихонечко пошли. Осторожно так, чтобы ножками земле больно не сделать. И другим детям и родителям своим всё–всё рассказали. Дети другие посмеялись, подразнились и разбежались в игры играть. Никто не поверил кроме мамы с папой. Мама приласкала вечером ребятишек, поцеловала в маковки, и сказала обоим:

— Умнички вы наши! Всё правильно. Землю беречь надо. Ложитесь спать, а мы с папой постережем, чтоб до утра никто её нечаянно не обидел.

Жил–был добрый пчёл. И была у него хорошая пчела. И были у них пчелинки и пчельцы. Мелкие, но много. Пчёл и пчела занимались пчеловодством. С утра до вечера водили они своих пчелинок и пчельцов по разным цветам.

Кормили, поили, нюхать учили, чтобы цветы различать: луговые от горных, горные от лесных, лесные от полевых, полевые от тех, которые люди летом в горшках держат на балконах.

Пчелинки и пчельцы одно время постоянно не тем занимались: то баловались, то от рук отбивались. Как увидят чьи–нибудь руки — сразу отбиваться начинают, потому что у их родных пчёла и пчелы никаких рук никогда не было, только лапки. Зато такие приятные. И ласковые, и мохнатые, как положено.

Вот собрались ребятишки вокруг цветущей яблони и баловаться начали. Подлетают к яблоневым цветкам, лепесточки дёргают, треплют, друг дружке «зы–зы–зы» кричат и разбегаются. А потом опять то же самое. Лепесточки портятся, падают в траву под яблонькой. Вот же озорники!

Расплакалась яблонька, дождик от неё пошёл маленький, но настоящий. И пошёл дождик жаловаться на судьбу яблоневых цветков прямо к самому главному на небе и на земле. А к нему далеко и ходить не надо. Он всегда тут рядом. И уже знает обо всём.

Стоят перед ним пчёл с пчелой своей. Стыдятся. Головы опустили.

— Детишек наказывать? Или вас?

Молчат.

Вдруг звон со всех сторон: пчелинки и пчельцы налетели.

— Не трогайте их! Пожалуйста! Это мы! Мы–мы–мы сами виноваты! Нас накажите! Они хорошие! Пожалуйста!

Так просили, что дождик расплакался опять. Потому что теперь уже всех жалко. И тот, который главный на небе и на земле, — тоже расплакался и тут же просиял, как солнышко. И такая огромная лёгкая прозрачная радуга над всем миром от слёз этих и солнышка образовалась, такая цветная и широкая, что всех–всех обняла.

Летают в ней, сверкают золотинками пчелинки и пчельцы. Сияют, переливаются огненными блестками пчёл и пчела, яблонька цветками машет, трава пушистее стала, вся в алмазных росинках…

Не зря пчёл с пчелой столько старались: добрыми ребятишки у них растут. Добрыми. Вон как за своих заступаются. И радуга та — из–за них ведь родилась, на любви их и стоит. Ну, и что с того, что радуга такая большая, а пчелинки и пчельцы — такие вот мелкие? Ничего нет больше и сильнее любви. Даже если ты совсем ещё маленький.

Жили- были ёлки–моталки. Жили — не тужили. Значит, хорошо жили. Те, которые плохо живут — часто тужатся. А эти головами мотают только, да и всё. Не жизнь, а малина. Да, хоть у медведя спросите: вот кто вечно тужится, всё у него не так. Завидует ёлкам–моталкам. Ходил, ходил вокруг да около. Какую бы пакость сотворить им? Чем бы попугать? Обидно же, всё они мотаются на одном месте да хохочут Всё–то им смешно, всё–то весело. Каково такое терпеть косолапому, простому тужащемуся?

Сам бы так ничего и не удумал, но лиса надоумила. Затейница — лиса. Ох, непростая. Затеяла у енота нору отобрать. А как? Он же внутри сидит, наружу не высовывается, не убегает из норы–то своей. Пришла к медведю за помощью. Тот лису выслушал, посочувствовал, но, говорит: «Права не имею». Вот если бы енот натворил что–нибудь, тогда можно и приструнить, лису к нему подселить. А так просто как такое устроить? Живёт семьёй, не мешает никому, наоборот, говорят, той же лисе в прошлом году помог, лопату одолжил, чтоб свою нору копала. Не знал, что ей одной–то норы мало будет. На такого пойдёшь: так весь лес за него подымется горой. Тогда и медведю несдобровать.

— Да какой он енот?! Не енот он вовсе!

— А кто?

— А зверь лютый такой–сякой! Тиран! Мучитель животных!

— Откуда знаешь?

— А все говорят, вот и знаю.

— Что–то не слышал я про такое. Ты в своём уме, лиса?

— Я — то в своём, мне нора нужна. А коли хочешь помочь, так иди к своим ёлка–моталкам и расскажи про такого–сякого зверя лютого, они завтра же по всему лесу растрезвонят. Они ведь с сороками дружат, сам знаешь.

Смекнул мишка что к чему, пошёл к ёлка–моталкам страсти рассказывать. Как лиса сказала, так оно и вышло.

На следующее утро весь лес гудел от ужасной новости про такого–сякого жуткого зверя, который поселился в норе, чуть лису не замучил, а сколько душ погубил — не пересказать! Все поверили, хотя никто этого самого такого–сякого и в глаза–то не видел. Но у страха глазищи велики, все знают.

Собралось зверьё лесное решать судьбу такого–сякого. И порешили: поручить медведю из норы мучителя никуда не выпускать, а в норе жить ему не давать. В подмогу же косолапому направили волка с лисой, чтоб ему поскорее управиться и обществу доложиться.

Начали такого–сякого из норы выгонять. Енот визжит, плачет, кричит:

— Попутали вас, друзья мои! Никакой я не такой–сякой! Я простой енот! Семью пожалейте!

Никто не слышит, а кто слышит: делают вид, что не узнали енота, что он и впрямь, не енот, а такой–сякой зверь жуткий. Медведь старается, разрывает енотову нору с одной стороны, волк — с другой, лиса в истерике — имущество на глазах рушат, вместо того, чтоб ей целёхоньким передать.

Понял енот, что правда здесь никому не нужна, потому что не в правде дело, а в его норе. Как–то же надо спасаться, детей спасать. Пока лесные разбойники — медведь, волк да лиса нору его разбирали, начал он изнутри копать проход в другом направлении, подальше от них. Копал, копал, торопился. И выкопал нору до самых ёлок–моталок.

Ага! Увидели ёлки–моталки испуганного енота. И семью его тоже. Узнали. Они же — простые. Хитростей лисьих не понимают. Говорят ему, сами тараторят:

— Привет, привет, енот! Что это ты испуганный такой? Неужто такой–сякой на тебя тоже напал? Ух, ты! Как интересно! Дышишь тяжело, озираешься, глазки выпучил. Не бойся. Впучь их обратно. Скоро всё будет хорошо. Народ лесной направил самого медведя–медвежища на этого жуткого такого–рассякого. А в придачу ему дали волка с лисой, народ они опытный, кого хочешь загонят. Садись под нами, ёлками–моталками, и жди.

— Ах, девочки–красавицы, — отвечает енот, — некогда мне тут с вами рассиживать. Чудище такое–сякое сейчас и сюда нагрянет. Видел я, как расправилось оно с медведиком, лисочкой да волчонкой одним махом, а теперь по норе моей сюда пробирается! Нет теперь у нас защитников, если мы сами за себя не постоим.

Испугались ёлки–моталки. Затряслись от страха. Начали всех на свете на помощь звать. Собрались все на свете от мала до велика, надули щёки, набрали воздуху побольше, да как дунули в енотову нору дружно. Такой ветер поднялся в норе! Всех троих разбойников оттуда выдул. Да так далеко, что медведь неделю домой возвращался. Волк — три недели. Скромные такие оба стали. Не узнать даже. Тише воды, ниже травы. А лиса — и вовсе не вернулась. Подобрали её заграничные монахи, живет при монастыре, грехи замаливает, у курочек прощенья просит, енота за науку благодарит.