— Все же спаслись!
— Один-то пропал!
— Хошь бы сразу.
И Помор заметил:
— Одны спаслис, други погинули. Это уж што на нашем деле! Одна могила — мокрая! Да все равно. Только жонки на глядне вопят. Это смотреть не переносно.
Московка обратилась к деду:
— Ну, дедушко, развесели нас какой-ле сказочкой!
— Не стану сказывать! Ешьчо на поганом слове помрешь! Надо о смерти думать! Это тебе хлебы, што списываеш?
— Хлебы!
— Ну, естьли хлебы, я тебе лучша про Олександра Македонского расскажу. Олександра Македонского знаш? Слыхала? Это как он архиреем был, ковда ешьчо пророк Илья патриархом был?
Ко всему привыкла Московка, но тут и она ошеломилась. Однако с привычным интересом она готовилась уже записывать про Олександра Македонского, как две девочки пристали к деду:
— Дедушко! Сказочку! Любую!
Дед погладил их по головам и весь обмяк:
— Вот таки-жа внучки у меня! Ну, ладно уж, знаю вашу любую!
Девочки зашептали, как бы подсказывая вперед, а дед говорил.
46. Жерновца
Живало-бывало кот, дрозд да петушок. Кот да дрозд дрова рубили, а петушок домовичал — на печном ето деле.
Были у него жерновца знаменисты: как вернешь — вылетит пирожок да каши горшок.
Царьсво было близко. Царю антиресно, чем они кормятця, како у їх пепелишшо? Ему говорят: ни горшка, ни ложки, ницего у їх нет.
— Хто же у їх мелит?
— Не знам, не петух-ли?
И послал царь слугу все разузнать. Царской слуга вернулся и рассказал.
— Дейсвительно, пишша хороша, у їх есь способие хорошее — жерновца: петух как вернет, дак вылетит пирожок да каши горшок.
Царь говорит слуги:
— Поди, принеси эти жерновца.
— Они без їх пропадут.
— Пропадут, так и што!
Пошел слуга за жерновцами. Петух на голову клюет:
— Мы замрем без їх.
Слуга все-ж унес жерновца. Царь доволен: вертит, да ес.
Петух налетел, царя стал в голову долбить.
— Царь, отдай мої жерновца!
Тот крыцыт:
— Да што вы не можете унеть? Снесите к коням петуха: они его стопчют.
Снесли петуха на конюшой двор, а петушок в шшелину ушел.
У государя залив воды был. Вот петух стал к воды задом и заприговаривал.
— Жопа пей. Жопа выпей все.
Жопа и выпила все.
И петух опять налетел к царю:
— Царь, отдай мої жерновца.
— Да што это? Бросьте его в огонь!
Схватили петуха, огонь развели, бросили в огонь.
А петух:
— Жопа лей, жопа лей, жопа лей, жопа вылей все.
И залил огонь. Опеть к царю. Налетел — їсь не дает, орет:
— Царь, отдай мої жерновца!
— Да што вы осилить его не можете? Отрубите голову, изжарьте, дак я съїм этого мерзавца.
Вот изжарили петуха и царю подали. Он голову съїл и пошел на двор. Петух орет:
— Кукареку! Из жопы еду!
Царь вопит:
— Отрубите голову!
Стали рубить голову, и царю жопу отрубили.
Позабавились, а тут и уха поспела. Александра с Андиги принесла свежей рыбки для сказочников. Помор вынул кусок колбасы, а дед значительно сказал:
— Думаю, в калбас не все свинину кладут. Думат и пропасть кладут!
В это время Скоморох ударил себя по лбу и убил овода:
— Птички-синички, дак, пожалуйста, живите, а што этот вредной элемент… дак его бить надо! — А вот, Московка, отгони загадку! Я теперь загону загадку таку, што помуциссе. Ты нам затонула сегодня, ну-ка, как твой котел поварит? «По полу шшуп, по лавки шшуп, дошшупался до правды — правда мохната, на середке дыра». Ну-ка?
Московка смущенно молчала.
Все наслаждались ее молчанием, пока молодка, сидевшая тут же, не сжалилась.
— Да не бойся, баушка! Отгодка — малиця!
Все засмеялись. А потом, удивляясь, что нет парохода, решили соснуть и задремали под пенье молодки, баюкавшей сына:
Бай, бай, мое дитятко!
Спи, дитя, здорово.
Ставай весело.
Выростешь большой,
Будешь рыбку ловить,
Будешь мамку кормить.
Спи до поры,
Не здымай головы.
Выздынешь головку,
В лоб — колотовку!
— Дак ведь и нахлопам, — шепнула засыпающая Махонька.
После короткого сна вновь принялись за сказки. Федосей Павлинович начал.
47. Ваня и Даша
Отец и мать умерли. Осталис Даша да Ваня.
Ваня умняк был, а Даша немного лабутка была.
А родители їхни тормошили — немного торговали. Осталось денег немного и товары.
Ваня и говорит:
— Штобы лишной траты не было, давай закопам деньги в туесе.
— Давай.
— Нам, Даша, дров запасать надо.
И поехал в лес, а Даша топит.
Ваня в лесу ждет, думат: скоро Даша придет, обед принесет.
А Даша одна хозяйсвует:
— Ах, Ваня коклетку любит, я ему коклетку испеку.
Она коклетку стала печь.
— Ах, Ваня уксус любит, в кажно место уксус ложит.
Побежала в погреб, кран у боцки отцинила…
— Ах, у меня коклетка там сгорит!
Уксус бросила, побежала в избу, а коклетка уж готово: сгорела.
Вынела из пецки, церна, как угольё, на стол положила.
— Ах, у меня там кран открыт, уксус выбежит!
Прибежала в погреб, а уксус уж весь выбежал, готово. Лужа большашша. Она схватила мешок тут с крупцяткой был, да мукой все засцяла. Сухо теперь!
— Ах, у меня котанко коклетку съїст.
Побежала в избу, а уж готово: котанко коклетку съїл. Вот тебе: ни коклетки, ни уксусу, ни муки. Вот посуды красной везут: крынок, латок, горшков…
— Кому горшков, горшков! Красавица, не нать-ле горшки?
— Да уж как не нать? Надобы. Да денег нету.
— Поишши! Найдутся-ле hде?
— Есь, да не настояшши.
— Каки таки не настояшши?
— А таки, которы в земли закопаны.
— Ницего, неси!
Она принесла полон туес денег; золоты там, серебрены…
— Ницего, годятця!
И выложил полон воз горшков. Ну, много-ле те стоят глинены горшки? Каки деньги взел!
Вот она кругом посуды наклала в избы. Ваня пришел.
— Н-на! Што это?
— Это хозейсьво.
— Куда столько?
— Я люблю посуды много.
— Нде взела?
— Н-на! Купила!
— Да hде деньги брала?
— Я те отдала, што в земли закопаны.
— Эх, Даша, Даша! Как теперь хозейсвовать будем? И муку извела, уксус упустила, коклетку сожгла. Не в люди-ле итти? Нам жить дома нецем. Пеки подорожники. У нас кружок масла есь, да хлеб; и готово! Хлеб в котомоцьку, кружок масла под мышку. Да стали запоходить, Даша двери взела: дома все запирались дверями.
Пошли. С горушки она масло упустила.
— Ишь, покатился кружок: домой захотил!
Шли, шли и опристали. Ваня на сосну полез: огни смотрять. Кругом зверьё ходит.
— Знаш, Даша, полезем на сосну ноцевать, как бы нас тут медведь не съїл.
— Ну, штож? Давай!
Поехали на сосну, она двери с собой волочит.
— Даша, куда этта?
— Да! На сосны ноцевать, да штоб дверями не заперетьсе?! Я буюс.
Ну и поехали там с дверью, не знаю уж, как заспали.
Горшешник мимо ехал, тож сед под сосной: охота деньги пошшитать.
— Эх, хороши деньги! Ох, стыдно! Глупу девку оманул, ведь видать уж, што глупа.
А тут Даша двери уронила.
— Батюшки! С сосны двери падают! Это меня боh наказал, што зря деушку оманул.
Мужик оступился этих денег, коня хлеснул, да и поехал.
А тут Ваня с Дашей с сосны слезли, тут їхной туесок полной денег стоіт… И пошли домой хозеисвовать.
Глядя на милых, впившихся глазами ребят, Ошкуй, улы баясь, завел вторую.
48. Лешева репа
Посеял мужик репу, а старуха заругалась, зачем репу сеял. Вот время доспело, старик и спрашиват:
— Старуха, не бывала на Лисьей горки, репы не смотрела?
— Н-на! Никакой репы не родилось. Было тебе говорено.
Пошел старик на репишше: эдаки наперски. Только поле затратили.
— Лешему бы всю репу!
И собирать не стал. А на другой год не стерпел — опеть репу посеял, и уродилась репа отчаянно блюдце. Принес старухи показать, она не верит.
— Поди, дикарь, чужу принес.
— А вот возьму мешков, на телёге приеду да привезу тебе воз, тоhда…
И поехал. Приехал на место, а там леший стоїт.
— Моя репа, не дам!
— Я сеял, — моя!
— Сеял ты, а ростил я. Сам сказал, што мне репа.
Старик одумал:
— Я на цем приеду за репой, ты узнай. Узнашь, дак твоя репа.
Пошел старик домой, телёгу с мешками оставил на горки, взял старуху с собой, волосы расплел, — становись на корачки!