Грибуль, привлеченный запахом приветливых растений, свежестью травы и тенью, доставленной нарциссом, сладко заснул, ландыши нашептывали ему тысячу различных усыпляющих рассказов, бельцы напевали песенки, в которых не было ни рифмы, ни смысла, но от них снились приятные сны.

Наконец Грибуля разбудили громкие голоса. Вокруг него пели, танцевали, все были необыкновенно веселы, вьюнки раскачивались точно колокола, когда в них звонят; злаки щелкали точно кастаньетками, ландыши прыгали и кланялись, сам степенный нарцисс пел, что было силы, а бельцы хохотали во все горло.

— Глупые дети, — сказал тогда материнским тоном приятный голосок, — не скажете ли вы мне сегодня какой-нибудь хорошей новости?

В ту же минуту тысячи голосов закричали вместе: “Грибуль! Грибуль! Грибуль!”. И все растения отодвинулись от него разом, будто отдернули занавес, и удивленный Грибуль увидел доброе, ласковое лицо царицы.

Царицей лугов был тонкий, прекрасный цветок, чрезвычайно роскошный и душистый, который является весною и любит прохладные места.

— Встань же, мой милый Грибуль, и приди поцелуй твою крестную мать, — сказала она.

Грибуль тотчас же почувствовал, что у него появились руки, ноги, лицо, и что он стал человеком, как должно. Он встал очень легко, и весь луг, увидев настоящего Грибуля, закричал от радости. Царица сбросила с себя свой очаровательный вид и явилась в настоящем виде, то есть волшебницей, теперь она была прекраснее дня, свежее мая и белее снега, на голове у нее была корона царицы лугов, сплетенная из цветов, которая, перемешавшись с ее прекрасными светлыми волосами, была красивее всех жемчужных корон на свете.

— Теперь встаньте и вы, дети мои, пусть Грибуль увидит и вас такими, как вы есть.

С минуту длилось замешательство, нарцисс первый заговорил:

— Дорогая царица, ты знаешь, что для того, чтобы явиться нам во всей красоте, мы должны прежде увидеть твою божественную улыбку, а сегодня ты до того занялась прибытием Грибуля, что забыла нас одарить ею.

Очень естественно, что при таком упреке царица улыбнулась. Грибуль, к которому эта улыбка также относилась, вдруг почувствовал такую необыкновенную радость, что даже думал, что умрет от нее. Весь луг также почувствовал ее действие. Казалось, будто солнечный луч, только гораздо светлее и приятнее того, который согревает людей, оживил и преобразил все эти живые существа. Все травы, цветы и кустарники, находящиеся на этом острове, обратились в сильфов, маленьких волшебниц и добрых духов; одни явились в виде детей, прекрасных, как сами амуры, прелестных девушек и веселых умных юношей; другие приняли вид прекрасных дам, почтенных стариков и людей открытой и твердой наружности. Одним словом, весь этот мир, состоящий из стариков и молодых, больших и маленьких, был прекрасен, и смотреть на него было приятно. Все были одеты в самые тонкие ткани, — одни в блестящие, другие в такие приятные для глаз, как цвета растений, которые они избрали для своего имени и для своего преобразования. Дети делали тысячу милых шалостей, пожилые смотрели на них с нежностью и поощряли веселиться. Молодые пели, танцевали и восхищали всех своею красотою и ловкостью. Все звали друг друга братьями и сестрами, и так нежно любили один другого, как будто были детьми одной матери; матерью же их была царица лугов, вечно молодая и вечно прекрасная, которая повелевала своею улыбкой и управляла своею нежностью.

Царица взяла Грибуля за руку и провела среди многочисленного общества, собравшегося на лугу. Когда все его поласкали и понежили, она сказала:

— Теперь ты свободен, поди играй, веселись, сколько душе твоей угодно, праздник этот продолжится недолго, потому что у меня много дел. Он продолжится всего только сто лет, постарайся в это время выучиться нашей магии. Здесь делают все скоро и хорошо. После праздника я поговорю с тобою и скажу, что должен ты знать, чтоб быть настоящим магом.

— Хорошо, моя дорогая маменька, — сказал Грибуль, — я чувствую к вам такое доверие, что сделаю все, что вы ни пожелаете. Но кто же займется здесь моим воспитанием?

— Все, — отвечала царица, — все не менее меня учены. Я передала всем детям свои знания и мудрость.

— А разве вы уйдете от нас на эти сто лет? — спросил Грибуль, — я умру тогда со скуки; я вас так люблю, как бы любил свою мать, если бы только она позволила мне любить себя.

— Нет, я останусь здесь и проведу это короткое время с тобою и другими моими детьми, — отвечала царица. — Я буду посреди вас, ты всегда будешь меня видеть и всегда, когда только захочешь, можешь подойти ко мне спросить, что тебе нужно, или просто поговорить; но посмотри, твои братья и сестры ждут тебя с нетерпением: они хотят веселиться с тобою. Не будь же нечувствителен, посмотри, как они теперь счастливы и веселы, но все это обратится в горечь и слезы, когда они узнают, что ты их не так любишь, как они тебя.

— Нет, нет! Я этого не хочу, — вскричал Грибуль и бросился в середину веселой толпы.

Грибуль не спрашивал себя, отчего все эти добрые, прекрасные и счастливые люди так полюбили его, его, бедного, чужого мальчика, пришедшего из царства злых. Он даже и не думал усомниться, истинно ли все это. Он почувствовал вдруг, как приятно быть любимым, и без дальнейших рассуждений сам старался всех полюбить. Праздник был прекрасен, и погода все время стояла превосходная. Иногда, правда, шел дождь, но дождь теплый, пропитанный самыми лучшими духами на свете, как духи розы, фиалки, резеды, туберозы и других цветов; одинаково приятное было чувство, когда падал такой дождь и после, когда он высыхал на волосах от солнечных лучей, которые, казалось, торопились его выпить. Иногда бывали и бури, поднимался ветер, гремел гром, зрелище было превосходное, и на него все смотрели, ничего не платя. Там было множество больших пещер, в них-то укрывались все, смотрели, как бушевали море и молния по всем направлениям, рассекая небо, и прислушивались к свисту ветра, который выл на разные голоса в соседних скалах и шумел деревьями. Никто ничего не боялся, даже маленькие сильфы и молодые кобольды. Они знали, что с ними не может случиться никакого несчастья. Когда от бурь ручьи надувались и превращались в потоки, молодые девушки и особенно дети радовались и шумели, когда им удавалось перескочить через них, если же случалось кому упасть в поток, то смех становился еще сильнее, потому что в этом царстве не только никто не умирал, но даже никто никогда не был болен. Иногда, впрочем, бывали и неприятные случаи. Шалуны сильфы падали с верхушки деревьев, а молодые девушки царапали руки о розовые кустарники или об акации. Юноши, упражняясь в силе, нечаянно скатывали со скал камни на почтенных старичков, которые, вовсе не думая об опасности, разговаривали в нескольких шагах.

Но стоило только увидеть им рану, велика она была или мала, из одной капли крови, сбегались все, каждый спешил пролить слезу на рану, и от первой слезы она тотчас же заживала. Но все же она причиняла всем минутную скорбь, потому что все разом чувствовали боль, перенесенную раненым. Тогда немедленно являлась царица, а так как рана уже зажила, то она улыбалась, ее улыбка утешала всех, и прежняя веселость возвращалась в ту же минуту.

В этом царстве все питались плодами, зернами и цветочным соком; их там так прекрасно приготовляли и так искусно смешивали, что трудно было сказать, которое из этих изысканных блюд было лучше. Все вместе стряпали, подносили и ели. Собеседников выбирать здесь было незачем: старые и молодые, веселые и серьезные были одинаково приятны. С одними смеялись до упаду, а ум и мудрость других уважали. Хотя с умными каждый становился степеннее, тем не менее никто не скучал, потому что они умели хорошо рассказывать и со всеми обращались дружески. Ночи были так же прекрасны, как и дни, каждый, где находился, там и засыпал, на мху, на траве, в пещерах, освещенных тысячью светящихся червяков. Кому не хотелось спать в прекрасную лунную ночь, тот гулял по лесу, по воде, по горам, и всегда было ему с кем поговорить, потому что повсюду встречались толпы, которые играли на каком-нибудь инструменте или прославляли красоту природы и счастье взаимной любви. И вот, сто лет протекли так скоро, как будто прошел всего только один день, когда вечером сотого года царица подошла к Грибулю и взяла его за руку, он очень удивился, ему казалось, что кончается только первый день.

— Друг мой, — сказала она, — пойдем со мною, праздник кончается, и мне нужно поговорить с тобой.

И она поднялась с Грибулем на вершину самой высокой скалы на всем острове, показала ему, как прекрасно царство цветов, где при свете звезд еще пело и танцевало его счастливое и веселое население, матерью которого она была.

— Увы! — сказал Грибуль, и в продолжении ста лет ему в первый раз сделалось очень грустно. — Неужели я должен буду расстаться со всеми моими друзьями? Сделаться опять дубовой веткой? Неужели я должен воротиться в землю, где царствуют скупые пчелы и воры-шмели? Дорогая маменька, не оставляйте меня и не отсылайте меня от себя, здесь только я и могу жить, вдали же от вас я умру с горя.