Внезапно налетел ветер, деревья за гаражами зашумели и, качаясь, неприятно заскрипели. Папа подумал о том, какую ерунду он болтал еще вчера утром про то, что болезни полезны и укрепляют. Он подумал еще, в какое страшное место привезли его дочку, и что она – самое важное для него на свете, а он совсем-совсем ничего не может для нее сделать. Он подумал, что с детьми вообще не должно происходить такой гадости, а уж тем более с лучшей девочкой на свете. Он чуть не заплакал, но потом удержался, потому что подумал, что если поплачешь, станет легче, а это нечестно, чтобы ему было легче, чем маме и Букашке, им ведь и так хуже, чем ему.

Из-за гаражей выскочили три большие светлые недружелюбные собаки и стали грозно лаять, словно не желая пропускать. Но он просто не обратил на них внимания, и они замолчали, провожая его недобрыми взглядами.

Маме и Букашке действительно было еще хуже. Букашке – потому что она болела, потому что ей промывали желудок и поили чем-то горьким, потому что ей все время делали какие-то уколы, а иногда ставили «систему». Она не понимала, за что ей все время делают больно, и уже как огня боялась белых халатов… А мама просто умирала, видя как плохо ее маленькой доченьке, и сердце ее постоянно обдавало холодом при мысли, как ужасно все это может кончится. Но она гнала от себя все эти страшные мысли и старалась вовремя делать все-все-все, что наказывала ей врач, о которой говорили, что хоть она такая строгая и сердитая, но зато «хороший специалист»…

Папа приходил сюда уже не в первый раз, потому он не стал передавать пакет таким же строгим и сердитым, как врач, медсестрам. Он остановился под окном букашкиной палаты и позвонил маме. Та выглянула, кивнула, а затем выбросила в форточку переданный в прошлый раз клубок веревки, держа ее конец. Разматываясь, клубок полетел вниз. Папа поймал его и привязал веревку к пакету. Мама быстро затянула его наверх и ненадолго исчезла. Потом она появилась в окне, поддерживая бледненькую Сашку подмышки на подоконнике. Папа запрыгал и замахал руками, изображая радость. Букашка чуть заметно улыбнулась и покачала рукой. Тут папа, как и в прошлые разы, испугался, что она расстроится оттого, что он только прыгает тут под окнами, а к ней не идет. Не идет ее спасать, когда ей так плохо…

Он достал телефон и набрал номер.

- Ты ее тихонечко сними с окна и отвлеки, чтобы она не расстроилась, что я ухожу.

- Ладно, – мама и Саша исчезли из проема, но разговор продолжался: - Спасибо за передачу.

- Ну, что говорят?

- Ничего.

- А анализы?..

- Будут готовы только через три дня. А пока ее лечат, сами не знают от чего.

- Она что-то ест?

- Нет.

- А чем же она питается?!

- Ей вливают глюкозу прямо в кровь…

- О, господи…

- Ну, ладно, пока. Она что-то закапризничала…

- Да-да-да, не отвлекайся от нее. Всё, пока.

Говорить какие-то ласковые слова друг другу просто не было сил, слишком уж плохо у них у обоих было на душе. Папа сунул телефон в карман. Белесые собаки молча проводили его взглядами до остановки.

День за днем так прошла целая неделя. Холодно и неуютно было без Букашки и игрушкам.

- Какие же мы с тобой дураки, - сказал Салатный. – Еще жаловались, что она с нами не играет. Балбесы жадные! Главное-то, что она вообще тут была. Уже от этого хорошо было!

- Это точно, - вздохнул Сиреневый.

- Слушай, - сказал Салатный, - а как ты думаешь, чего больше всего на свете не любят микробы?

Из ящика снова высунулась гусеница и сказала:

- Я, я знаю!

- Чего?

- Веселья и радости, вот, чего они не любят.

- Ты понял? – обернулся Салатный к товарищу. – А мы тут с тобой нюни распускаем. Микробам от этого одно удовольствие.

- Точно! – сказал Сиреневый. – А знаешь, что? Давай писать веселые песенки. Микробы их услышат, узнают, что мы не падаем духом, испугаются и убегут.

- Это, конечно, хорошо было бы, только убегут-то те микробы, которые здесь, а не те, которые в Букашку залезли.

- Н-да… - приуныл Сиреневый.

- Нет-нет-нет! – закричала гусеница. – Ты всё плавильно плидумал! Пр-равильно пр-ридумал, - поправилась она. Все плохие очень любят сплетничать. Те миклобы, которые отсюда убегут, обязательно всем р-раскажут, какие мы др-ружные, и как любим Букашку… Те ласкажут другим, и те – тоже, и так все миклобы это узнают, испугаются и оставят Букашку в покое.

Ослик из уголка пробасил:

- Надо попробовать. Что-то мы расслабились. Не знаю, будут микробы сплетничать или не будут, но главное, мне кажется, если очень захотеть, чтобы Букашка выздоровела, ей это обязательно поможет.

- Отлично! – воскликнул Сиреневый, и сразу почувствовал, насколько ему стало легче от мысли, что он что-то может сделать. – Давайте тогда устроим конкурс на лучшую выздоровительную песенку!

- Давайте!.. Правильно!.. Устроим!.. – загалдели остальные. Потом игрушки притихли, только время от времени то тут, то там в комнате раздавалось хихиканье. Минут через двадцать Сиреневый крикнул:

- Я готов! Кто еще?

- Да подожди ты! – закричал Салатный. – Мало ли, что ты готов! А мне еще долго!

- Что-то медленный ты какой-то, - проворчал Сиреневый.

- Это ты что-то быстрый, - возразил Салатный. – Еще неизвестно, что ты там написал. Ничего хорошего так быстро написать нельзя.

- Посмотрим, посмотрим… - стал защищаться Сиреневый, но его прервал Ослик:

- Может, хватит мешать, а? Написал? Молодец. Пиши ещё.

Сиреневый насупился и примолк, но ослику помешали снова:

- Кар-р-р! – раздался резкий голос из окна. – Пр-р-ривет, друзья!

Игрушки уставились туда. В форточке, уцепившись ногами в раму, сидел ворон.

- Что-то мне гр-рустно, - сказала птица. – И как-то мне стр-рашно. Сам не знаю, что со мной пр-роисходит…

- А мы знаем, мы знаем! – затараторила гусеница. – У нас Букашка болеет! Нам тоже всем глустно и стлашно. Но мы не падаем духом. Мы сочиняем вызлоровительные песенки, чтобы напугать мклобов!

- Вот как? – наклонил голову ворон. – Что ж, пр-р-рисоединяюсь. И полечу еще котишке р-раскажу!

Хлопая крыльями, он исчез.

… - Лично я почти закончил, - сообщил ослик.

- И мне уже немножко осталось! – воскликнула гусеница.

- Мне тоже, - сказал Салатный. – Давайте через пять минут читать.

- Ну, уж нет! – возмутился Сиреневый. – Теперь ждите, пока я вторую закончу!

Остальные его ждали-ждали, ждали-ждали… Пока он вдруг не сказал:

- Ладно. Давайте читать. Не получается у меня вторая.

- Так что же ты тогда воду мутишь?! – закричала гусеница.

- Какую еще воду? – подбоченился Сиреневый.

- Ладно, - махнула гусеница сразу тремя лапками, - пой, давай, свою песенку.

- Э-э… Вообще-то у меня не песенка, а считалочка…

- Начинается… - вздохнул Салатный.

- А что такого-то?! Какая разница?! Главное – что-то выздоровительное сочинить, а песенка это или не песенка – не важно!

- Читай уже, - скорчил рожу Салатный.

Сиреневый на него покосился, а потом, показывая на всех по кругу лапкой, заговорил:

Некоторое время все молчали, потом Салатный сказал:

- Я все тебе, заяц, прощаю. За то, что ты такой талантливый. Ты просто гений.

- Да, ладно, - смутился тот. – Ничего особенного. Даже у тебя, наверное, почти не хуже.

- Да уж наверное, - усмехнулся Салатный. – Только я про другое написал. Просто, чтобы радостно было, и микробы испугались бы. Вот, - и он запел, подскакивая в такт:

- Хи-хи-хи, хо-хо-хо! – засмеялись ослик с гусеницей. – Молодец, Салатный!

- Ну, ничего, ничего, - сказал Сиреневый сдержанно. – Только на мое похоже. Просто вместо микробины у тебя раки, вместо Букашки – тучка, а вместо меня – собаки. Это что, метафора?

- Сам ты метафора! – обиделся Салатный.