— Бомба! Взорвалась бомба! — завопил он во всю глотку. — Караул! Полиция! Пожарные!

О том, чтобы выбираться из шкафа у него на глазах, не могло быть и речи. Я сказал Саспарилле:

— Придется нам переждать, пока не уляжется суматоха.

Как ни странно, Саспариллу это ничуть не испугало. Она думала только о том, чтобы накормить детей. Втащить украденную у сторожа булочку с сыром через дыру в стекле было делом одной минуты; а еще через минуту наши дети сидели в дальнем углу шкафа и грызли сыр.

А тем временем в зал прибежал полицейский, за ним — шестеро пожарных со шлангом.

— Где горит? Что горит? — спрашивали они и изумленно оглядывались.

Прибежала даже жена ночного сторожа с бинтами и пузырьком йода.

Все они столпились у разбитого стекла.

— А где же бомба? — спрашивал полицейский.

— Она взорвалась, — отвечал сторож. — Иначе откуда бы взялось разбитое стекло?

— А где же огонь? — спрашивали пожарные. — Когда взрывается бомба, начинается пожар.

— Откуда мне знать? — оправдывался сторож. — Может быть, это была особая бомба.

— Конечно, это была бомба, — поддержал сторожа полицейский. — И очень мощная. Вы только посмотрите: на полках все от взрыва смешалось, а чучело утки и вовсе раздавило в лепешку.

К счастью, дети увлеченно жевали, не обращая внимания на людей, и вели себя тихо. А сторож вытащил из постели профессора Джереми Фусса, и тот, как был в ночном колпаке, так и прибежал в зал. Он едва не разрыдался, когда увидел, что случилось с его выставкой птичьих гнезд. Профессора совсем не радовало, что музей не сгорел, он охал и причитал:

— Как же мне не везет! Это все враги и недоброжелатели. Эго они подложили мне бомбу! Подлые завистники! Лучше бы они взорвали чучело слона. Ну ничего, не так-то просто запугать Джереми Фусса! Я сейчас же наведу порядок и вставлю новое стекло.

У меня от его слов упало сердце. Как? Он сейчас примется чинить гнезда, которые сломали мои сорванцы, а затем вставит новое стекло! Все мои старания пошли прахом. Нам не удалось выбраться из стеклянной тюрьмы!

Но тут вмешался полицейский. Он важно сказал:

— Не прикасайтесь ни к чему, профессор. А что, если это заговор не против вас, а против государства? Я завтра утром вызову начальство, пусть оно посмотрит все как есть. Ведь наш музей — ГОСУДАРСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ! А ты, — ткнул полицейский пальцем в сторожа, — сиди здесь всю ночь и ни на минуту не отлучайся.

Пожарные, полицейский, профессор Фусс отправились восвояси. Сторож походил вокруг разбитого шкафа, поцокал языком, потом опасливо оглянулся и пробормотал:

— Легко ему было сказать — не отлучайся! А что, если здесь где-то лежит еще одна бомба? Уйду-ка и я отсюда от греха подальше.

И сторож тоже Ушел. Мы только того и ждали, перенесли детей сквозь дыру и поспешили вернуться а мастерскую. Пока Саспарилла охала над детишками, я вырыл норку за верстаком и натаскал туда шелковых лоскутков. На том и кончилось наше удивительное приключение, но с тех пор мы никогда не селились в птичьих гнездах, какими бы удобными они ни казались.

Каждый вечер в клубе крыс и мышей продолжались заседания, и каждый вечер кто-нибудь рассказывал свою историю. Я старательно записывал их рассказы. Однажды белая мышь, которая бессменно вела заседания, предоставила слово тюремной крысе.

— Погоди минутку, — обратился к ней доктор, — пока ты еще не начала рассказывать, объясни мне, почему ты решила поселиться в тюрьме. Мало кто по собственной воле выбирает себе такое мрачное жилье. Признаюсь честно, мне тоже приходилось бывать в тюрьме, иногда там можно отдохнуть от суеты, но все хорошо в меру. Меня совершенно не тянет жить там постоянно. К тому же тюрьма, на мой взгляд, далеко не лучшее изобретение человека.

Внешне тюремная крыса ничем не отличалась от своих товарок. Она была такая же серая, с таким же длинным хвостом и черными глазами. Даже говорила она на обычном крысином языке и не ввертывала в свою речь на каждом шагу уголовных словечек.

— Я расскажу вам свою историю, господин доктор, — сказала она, отвешивая поклон Джону Дулиттлу, — и вы поймете, почему я оказалась в тюрьме. Я тоже попала туда не совсем по собственной воле. Сначала я жила в мастерской художника. Меня привлекала веселая и беззаботная жизнь людей искусства. Во-первых, они никогда особенно не следят за порядком в доме, и им безразлично, сколько крыс и мышей живет у них под полом. Во-вторых, они сами себе готовят обеды, завтраки и ужины, а после еды очень редко моют посуду. Поэтому в таких домах всегда есть чем поживиться — от простой хлебной корочки до остатков изысканного соуса на грязной тарелке. А если хорошо поискать, то можно найти даже рыбью голову или куриные косточки.

Какое-то время я кочевала из одной мастерской в другую, пока не осела на чердаке у бородатого и волосатого художника. Он был настоящим чудаком — жил один, и казалось, у него совершенно нет друзей. Только изредка к нему захаживал такой же бородатый и волосатый философ. Он сразу мне не понравился. В первый же свой визит он долго рассуждал о невесть каких премудростях. Я пыталась понять, о чем он толкует, но такие слова, как «общественный строй», «формация» или… — тут она запнулась и с трудом выдавила по слогам, а я с трудом, тоже по слогам, записал, — «люм-пе-ни-за-ци-я», — были выше моего понимания. «Не доведет это до добра, — думала я. — Чему хорошему может научить человек, который любит такие слова?»

А в один прекрасный день старый философ произнес слово, от которого я вздрогнула и поспешила спрятаться за ведро с углем. Это было слово «кот»!

Я тихо сидела и прислушивалась к разговору.

— Почему бы тебе не завести кота? — спросил философ.

— Ты шутишь? — удивился художник. — Зачем мне кот?

Ответ художника обрадовал меня. «Он славный человек, — подумала я. — Он не любит котов, и я останусь у него навсегда».

— Тогда заведи себе собаку, — настаивал философ. — Нельзя же жить в полном одиночестве.

— Можно, — возразил художник, глядя вдаль. — Мне хорошо и одному.

Но я чувствовала, что ему не так хорошо, как он говорил.

Как-то я отправилась на поиски еды. Разгуливая среди грязных тарелок на столе, я вдруг поскользнулась в луже красного соуса и свалилась в ведро. Ведро, к счастью, было пустое. Выбраться из него было не так уж и сложно, по я при падении вывихнула заднюю лапку. Всю ночь я провела на дне ведра, а когда утром пришел художник, мысленно распрощалась с жизнью.

Художник взял ведро, чтобы принести воды, увидел меня и решительно протянул руку к кочерге. Но вдруг его лицо смягчилось.

— Мы с тобой оба отшельники, — сказал он. — Мы оба чураемся людей. Зачем же мне тебя убивать? Выметайся из моего ведра, мне надо принести воды и вымыть посуду.

Он наклонил ведро, чтобы я могла выбраться наружу. Вывихнутая лапка нестерпимо болела, и я с трудом доковыляла до норы. Художник задумчиво смотрел мне вслед'

— С тобой приключилось несчастье, — сказал он. — Я помогу тебе, хотя и не рассчитываю, что ты когда-нибудь отплатишь мне тем же. Вот тебе завтрак, — и он бросил мне кусочек сала.

Я с благодарностью приняла его подарок и скрылась в норе.

Несколько дней я отлеживалась, а когда моя лапка поджила, выбралась наружу. Художник не швырнул в меня башмаком, как обычно поступают люди, а заговорил со мной:

— А вот и ты! Я ждал тебя, Макиавелли. Надеюсь, ты не имеешь ничего против, если я буду называть тебя этим именем? А пока подкрепись.

И художник накормил меня корочкой хлеба и остатками мяса.

Он часто разговаривал со мной, и вскоре я уже совершенно перестала его бояться. Он не возражал, когда я свободно разгуливала по его чердаку, садилась рядом с ним и смотрела, как он рисует картины. Иногда он даже приглашал меня пообедать вместе с ним. Он ставил на пол тарелку с едой, а сам садился к столу.

— Макиавелли, — говорил он, — ты замечательный друг. Ты можешь сам позаботиться о себе, и я не беспокоюсь о тебе, когда ухожу из мастерской. Ты не ограничиваешь мою свободу, а для меня это очень важно. Спасибо тебе. За твое здоровье! — При этом он наклонялся ко мне и выпивал стаканчик пива.

Под полом его мастерской жили еще другие крысы, но они сторонились художника. Да оно и понятно — нам трудно довериться человеку.

Однажды я выбралась на прогулку. Стоял прекрасный весенний денек, и я ушла далеко от дома. И вдруг на меня набросилась собака. Это был страшный терьер, из тех, что так ловко ловят нас, крыс. Бежать быстро я не могла — как вы уже заметили, я хромаю с тех пор, как упала в ведро. Поэтому мне пришлось забиться в щель и отсиживаться там. Вернулась домой я только через три дня. И, к моему большому удивлению, не застала там художника. Не появился он и на следующее утро.