«Померещилось!» — мелькнула у водителя мысль, и не успел он протереть глаза, как причудливая птица захохотала на всю округу:
— О-хо-хо-хо!
При этом из её пасти вырвался густой дым.
У мужчины волосы встали дыбом. Он и не почувствовал, как ноги сами понесли его назад, в город. Водитель мчался, забыв всё на свете: и ёлку, и топор, и шапку, и машину… На бегу он несколько раз падал, а вскакивая, оборачивал назад побелевшее лицо: не гонится ли за ним чудовище, не схватит ли его за глотку, не разразится ли сейчас своим жутким хохотом?
И снова дорога опустела, вновь залита лунным светом и наполнена загадочными тенями, которые, как суровые часовые, охраняют тайну леса, — ведь новогодней ночью даже захиревшие пригородные леса, даже самая унылая дорога скрывают свои тайны… Везде царили покой, тишина, и только с придорожного дерева ещё раз донёсся жуткий хохот птицы…
Одноухий
Луну заволокло тучей, а когда она снова осветила то место в лесу, где темнели брошенная машина и вываленный мусор, из кучи отбросов вдруг высунулось длинное ухо. Вскоре показались два круглых удивлённых глаза, раздвоенная верхняя губа и полтора уса — один на правой, а половина на левой щеке; затем потянулась вверх мохнатая шея, и наконец целиком вылез игрушечный заяц. Внимательно осмотревшись, он покрутил ухом, пошевелил усами и, не услышав и не увидев ничего подозрительного, спрыгнул с кучи и отбежал в сторону.
Всё вокруг было зайцу незнакомо и непривычно: зелёные сосны и голые берёзки, пеньки и поросшие кустиками вереска кочки, усеянный хвоей и сухими веточками снег, холодное и чужое ночное небо…
Заяц отряхнулся и поплотнее застегнул булавкой порванную на груди шкурку. Суровый, а возможно, и опасный мир, в котором он так неожиданно очутился, беспокоил и пугал его. Нужно было что-то делать, куда-нибудь идти — ведь не будешь же просто сидеть и бездельничать в одиночестве в ночном чужом лесу? Чутьё подсказывало зайцу, что пора уносить ноги как можно дальше от зловещей машины. Но куда податься, где найти пристанище?
И тут глаз зацепился за четырёхугольный предмет, лежащий неподалёку от кучи. Заяц поднял его: это был коробок спичек с нарисованной на одной из сторон красной петушиной головой. Одноухий потряс коробком возле уха: внутри забрякало. Косой открыл коробок и увидел дюжину обгоревших спичек и столько же целых. Неплохо! Можно разжечь костёр и худо-бедно дотянуть до утра, а утром… утром будь что будет!
Приободрившись, заяц бросился искать сухой хворост. Этого добра в лесу было сколько угодно, только собирай да тащи. Где же развести костёр? Э-э, только не здесь: в любую минуту может вернуться водитель мусоровоза. Лучше удрать подальше, в сторонку, да вот беда: сугробы вокруг выше головы. Но вот и тропинка, извивается, словно чей-то след. «А вдруг, — мечтательно пошевелил усами заяц, — вдруг эта тропинка приведёт меня к уютной бревенчатой избушке, в которой живёт добрый ёжик? Или в весёлый игрушечный город, где пускает клубы дыма симпатичный паровозик, — ну, как по телевизору показывали? Или к заячьей норе под корнями ели?.. Только не надо опускать ухо… Вперёд!»
И, сунув коробок в прореху рваной шкурки, заяц поскакал вглубь леса. Тропинка петляла между деревьями, пнями, кустами, сугробами, пока не привела к удивительно красивой ёлочке. Снег вокруг неё был вытоптан, а рядом с нижней веткой валялся топор с блестящим лезвием.
«Вот тебе раз!» — подумал одноухий, вытаращив от удивления глаза. Он встал на задние лапы, навострил ухо и недоверчиво огляделся: кто знает, а вдруг рядом бродит водитель или затаился волк? Или точит зубы одичавший кот? Или… да мало ли ещё кто! Но вокруг стояла мёртвая тишина, и заяц постепенно успокоился.
«Может, не стоит бояться? — начал уговаривать сам себя косой. — Топор послужит мне надёжной защитой: положу его рядом, и никакой враг не посмеет напасть. А до утра никто топор искать не станет: ведь эта ночь — новогодняя, и люди празднуют дома или приглашены в гости».
При воспоминании о Новом годе заяц тоскливо вздохнул, мордочка его уныло вытянулась, ухо и полтора уса опустились, верхняя, раздвоенная, губа задрожала, а нижняя, нераздвоенная, жалобно оттопырилась.
— Всем сейчас весело, все сидят в тепле и наслаждаются уютом, — пробормотал он, — только не я… — Он поднял лапу, чтобы утереть набежавшую слезу, и зацепил торчащий из прорехи в шкурке уголок спичечного коробка. — Вот! Как я мог забыть!.. — Он затряс коробком, вслушиваясь. — Есть спички, есть хворост, будет и костёр, станет уютно и тепло… вперёд!
И заяц проворно кинулся собирать сушняк, шишки и хвою, притащив про запас несколько увесистых охапок. Он выбрал место подальше от ёлочки, чтобы не поджечь её ветки, соорудил костёр и чиркнул спичкой. Весело затрещал огонёк, зазмеилась вверх серая струйка дыма, и вскоре несколько искорок выстрелило в воздух — чем не новогодний фейерверк?
Заяц протянул к костру обе лапки и долго любовался оранжевыми язычками пламени, безуспешно пытающимися проглотить друг друга. Сухой хворост так быстро сгорел, что вскоре потребовалось снова мчаться за сушняком.
— А я вот что сделаю! — всплеснул лапами одноухий. — Насобираю дров целую кучу, чтобы на всю ночь хватило. Вперёд!
И он снова бросился собирать, таскать и складывать в два ряда растопку. Одноухий и не заметил, как отдалился от костра, пока вдруг не застыл, как пень: между деревьями снова извивалась по снегу тропинка, рядом с которой сидел мохнатый зверь, а может, вовсе не зверь — не разберёшь!
— Кыш! — пугнул его издалека заяц, приготовившись на всякий случай уносить ноги. — Кыш! Брысь!
Лохматое существо даже не пошевелилось. Прижав к голове ухо, заяц подкрался к непонятному зверю и ткнул его хворостиной — тот ноль внимания! Подтолкнул немного — ничего!.. Ой, да ведь это же меховая шапка!
«Пригодится», — решил заяц и, натолкав в шапку шишек, забросил её на спину. Только он собирался вернуться к костру, как вдруг увидел поодаль, на заснеженном бугорке, ещё одну довольно странную вещь. Опустив ношу на землю, косой поскакал в ту сторону и остановился — разумеется, на почтительном расстоянии. На сугробе лежало нечто длинное и извилистое. «Ласка? Уж? Или, чего доброго, удав?
Но ведь удавы здесь не водятся… и к тому же оно в клеточку!» — внимательнее приглядывался к странному существу заяц.
«А я вот что сделаю!» — одноухий поднял с земли увесистую шишку и изо всех сил швырнул в змеюку. Шишка попала точно в цель и мягко скатилась в снег, а незнакомому животному хоть бы что! Подкравшись поближе, он увидел, что на сугробе лежит самый обыкновенный шарф. «Ух ты! — крайне изумился заяц. — Настоящая ночь находок!»
Он вернулся к брошенной шапке, обмотал её шарфом и, снова перекинув через плечо, как котомку, побрёл к своей ёлочке. Заново развёл огонь, сложил кучей хворост — может, его уже достаточно? Шапку заяц положил у огня: так удобно будет сидеть в ней и, не сходя с места, дотягиваться до веточек и подбрасывать их в огонь.
Заяц притащил топор, чтобы был под лапой на всякий случай, ещё раз огляделся и прислушался: тишь да гладь, только где-то далеко-далеко, похоже, филин хохочет… Удобно устроившись внутри шапки, он укрылся шарфом и почувствовал себя лежащим на печке. И так хорошо ему стало, что заяц запел:
Сам развёл я тут костёр,
Тут костёр развёл я сам,
Тут костёр развёл я этот,
Я развёл тут сам, сам, сам!
«Вот ведь как хорошо можно устроиться, если не вешать усы!» — похвалил себя косой и повертелся в шапке. Разомлев от тепла, он откинулся назад, наслаждаясь уютным потрескиванием костра, и задремал, не забывая изредка просыпаться и подкидывать в огонь хворостину-другую. Сейчас, когда заботы остались позади и он мог отдохнуть, нежданно подкрались тревожные мысли: «А завтра что? А послезавтра? А всю зиму? Куда податься, как выжить одному в чужом лесу? А если кто-нибудь увидит, схватит и отнесёт на настоящую свалку? На ту самую, о которой столько говорят: мол, там всё сжигают дотла. Брр!..»
Только заяц отогнал эти неспокойные мысли, как тут же нагрянули воспоминания: вот он лежит в коробке с игрушками, на самом удобном местечке… проказничает ночью с Буратино и крокодилом… под утро проскальзывает на балкон и перешёптывается с игрушками соседей… он с крокодилом качается на лошадке-качалке: он, обняв переднюю ногу, крокодил — заднюю: оп-оп!.. И вот — он уже без уха, с порванной грудкой, выдернутыми усами лежит в тёмном подвале, где его треплют крысы, заносит пылью… пока однажды вместе с дырявыми кастрюлями, поношенными ботинками, траченным молью тряпьём его не засовывают в старый мешок и… и… и…
Заяц с закрытыми глазами нащупал хворостину и, окончательно выбившись из сил, крепко заснул в мягкой шапке, лежащей под высокими деревьями и ещё более высокими звёздами…