Мне стало страшно, и я поскорее напечатал в левом углу:

Януш Пшимановский.

Напечатались эти два слова удивительно легко, хотя в такую жарищу немудрено забыть даже собственное имя. Я на минуту задумался и в правом верхнем углу добавил: Рас. для «Пломычека»[1].

«Рас.» должно было означать — «рассказ». Но я написал только три буквы и точку, чтобы было покороче, чтобы не слишком утруждать себя. И тут же подумал: «Видать, моя Паршивая Лень уже вылезла из воды и вспомнила обо мне».

Я грозно нахмурил брови, чтобы припугнуть её, чтобы не дать ей воли, и большими буквами, с двойным интервалом, отстукал посредине листа:

Подчеркнул это слово дважды. Сперва черточками, вот так:

__________________

а потом кружками и точками попеременно:

о.о.о.о.о.о.

И снова застрял. У меня на машинке были еще великолепные вопросительные и восклицательные знаки, кавычки, знак параграфа, двоеточие и точка с запятой:

???!!! «» «» «» §§§§§§ ::::::: ;;;;

Однако ими рассказа не напишешь.

Скажу вам также по секрету, что изобрести слово «тайна» не было таким уж трудным делом. Каждый литератор, когда ему ничего не написать интересного, придумывает такое слово, чтоб хоть название-то было завлекательным.

Я прочитал всё с начала и огорчился, что этого явно недостаточно. А тем временем вернулась с купанья моя Паршивая Лень. Она, бодрая и освежённая, сочувственно посмотрела на капли пота, увлажнявшие мой лоб, и сказала:

— Ну и купание, доложу я тебе. А ты всё-таки уже поработал. Правда, не много, но потрудился. Иди-ка да напейся холодной воды.

У меня не было сил с ней воевать. Позвякивая пустым ведёрком, я быстро сбежал по лестнице. Азор, лежавший в тени сарая, лениво повёл на меня сонным глазом и даже хвостом не шевельнул — так сморил его зной.

Я достал из колодца ведро воды, поставил его на край сруба и, воспользовавшись тем, что меня никто не видит, начал пить воду, как заправский конь, прямо из ведра. Вода была такой ледяной, что свело зубы. Приятный холодок пробежал по горлу и остановился где-то в желудке.

Я не жадина и потому, возвращаясь к дому, налил воды в собачью миску. Азор вылакал её до дна и в знак признательности лизнул мне руку.

А я поплёлся к себе, завидуя в душе Азору, потому что ему не надо писать рассказ для «Пломычека». Медленно поднимался я по лестнице с полным ведром воды в руках; на последней ступеньке остановился, страшно удивлённый: из комнаты доносилось негромкое, но отчётливое постукивание пишущей машинки.

Поставив ведро, я тщательно ощупал свои руки, ноги и голову, чтобы удостовериться, действительно ли я стою вот тут, на лестнице, или, может быть, я остался в комнате, пишу, а это только мои мысли отправились напиться воды и поболтать с Азором. Нет, нет! Ничего подобного! Я в самом деле стоял на лестнице, а там, в комнате, кто-то строчил на моей пишущей машинке. Но кто? Может быть, разбойники или пираты? Хотят украсть машинку и вот пробуют, хорошо ли она работает!

Как назло, мой лук со стрелами и нож, специально наточенный и приготовленный для борьбы с пиратами, — всё оружие отпускника осталось там, в комнате. Я собрал всё своё мужество, раскрыл перочинный нож и начал подкрадываться к двери. Разбойники стучали клавишами пишущей машинки всё настойчивее.

Слегка приоткрыв дверь, я заглянул в комнату левым глазом.

Если бы у меня были задние лапы, то наверняка я присел бы на них от удивления: на столе, поблёскивая никелированными рычажками, стояла пишущая машинка, а возле неё сидела старая Сорока и самозабвенно била клювом по клавишам — все время по разным. Даже перья на облысевшей голове у неё встали дыбом.

Я сунул голову в дверь, чтобы рассмотреть всё получше, но в этот момент скрипнула дверная петля. Сорока взмахнула чёрно-белыми крыльями и была такова. Она выпорхнула через окно. Тогда я подошёл к окну и заглянул в него: Сорока сидела на заборе и, покачивая для поддержании равновесия хвостом, смотрела на меня круглым, как бусинка, внимательным глазом.

Мне стало смешно и стыдно за свой страх. Я рассмеялся. А Сорока, видно, подумала, что это я над ней смеюсь. Обиженная, она неторопливо взлетела с забора и исчезла за деревьями.

— Что же ты здесь, глупая Сорока, понаписала? — негромко спросил я самого себя.

Вынув бумагу из машинки, я прочёл:

_____________

O.O.O.O.O.O.O.

ЮЧОН ИДИ АН ГИРЕБ

А внизу, словно подпись, красовался след сорочьей лапы.

Это было похоже на письмо. Письмо от Сороки?!. Разные письма приходили ко мне — от знакомых и незнакомых, от читателей и из редакции «Пломычека», из всяких учреждений и организаций, которые требовали заплатить за телефон, за газ или за свет. Но письмо от Сороки… Такого ещё не бывало.

Если это лишь чистая случайность, то можно, конечно, выбросить бумагу. Ну а вдруг это и на самом деле какая-нибудь тайна? ЮЧОН ИДИ АН ГИРЕБ… Что бы это могло значить? Где найти сороко-польский словарь? Да и имеется ли он вообще даже в самой крупной и знаменитой библиотеке мира?

Я внимательно посмотрел еще раз на буквы и решил…

Нет, начни я с того, какое было принято решение, каким образом я открыл, что Сорока являлась Крылатым Вестником Тайны и что это за тайна, — то должен был бы рассказывать всё с конца, а не по порядку.

Но эта история столь удивительна и столь запутана, что я должен прежде всего представить вам Пятёрку Сорванцов, должен начать действительно с начала и всё написать так, как было.

Если бы мне надо было познакомить вас с какими-нибудь важными особами, я бы собрал их в комнате или на дворе и описал бы по очереди, как выглядит каждая из них и как зовется. Так было бы всего удобней и вежливей. Однако особы обязаны во время подобной церемонии стоять спокойно, не подпрыгивать, не толкаться и терпеливо ждать, пока церемоний закончится.

В отношении же Пятёрки Сорванцов такой метод просто немыслим, и если вы хотите всё-таки с ними познакомиться, то нужно немедленно мчаться в лес, ведь именно оттуда доносится лай Азора…

Согласны? Ну, тогда бежим… За калиткой — сразу влево. Пролезаем под забором Летим по тропинке, мимо берёзы… Тише, тише, а то ещё нас услышат. Если же услышат, то не знаю, захотят ли провести нас к Корчме Серны.

Видите их теперь?

Вон там, за можжевельником?

Идут они себе по лесной просеке на вечернюю прогулку — Данка, Кристя, Здишек, Андрейка и Азор, одним словом, вся Пятёрка Сорванцов, которых я должен вам представить.

Данка — она старше и выше других — шагает впереди. Когда она поднимает свою мордашку со вздёрнутым носиком, то в лучах заходящего солнца поблёскивают её очки. Она смотрит на небо, к которому протянули свои макушки старые, но стройные сосны.

И кажется, будто их золотистые стрельчатые стволы подпирают сооружённую над землёй голубую крышу.

— Какие огромные деревья, — философски замечает Данка. — Они наверняка выше, чем наш дом в Варшаве, а ведь в нём семь этажей… Если бы из такой сосны сделать мачту для корабля, то можно было бы поплыть в Америку, а то и дальше. Посмотри, какие огромные…

— Очбльше, очбльше. — Кристя встряхивает похожей на мышиный хвостик косичкой с алым бантом и бросает в рот горсть земляники, размазывая по подбородку сок. — Икиеслдкие…

Не думайте, что Кристя приехала из-за границы и изъясняется на каком-то непонятном иностранном языке. Нет. И она и Данка живут в Варшаве, обе перешли в этом году в четвёртый класс обычной польской школы. Просто маленькая и щупленькая Кристя всегда страшно торопится, ей хочется выпалить как можно больше слов, больше, чем все другие. «Очбльше» — значит «очень большие», а «икиеслдкие» — «и какие сладкие».

— Я же говорю о деревьях, а ты о ягодах! Лакомка этакая — только бы ела да ела…

— И вовсе нет. Я мало ем. Это только все думают, что много. А ты лодырь. Наклоняться лень. Ждёшь, когда мама тебе ягоды на тарелке принесёт, с сахаром…

— Я вас проведу в малинник, — прерывает Здишек девчонок, затеявших словесную перепалку. — Там кусты такие огромные, что можно рвать ягоды не наклоняясь. А ягоды такие сладкие, будто с сахаром.

Здишек младше девочек — после каникул он пойдёт только в третий класс, — но зато серьёзнее их. Он гордо держит свою коротко остриженную голову, в руках у него толстая пилка с заострённым концом. Здишек родился и постоянно живёт тут, в Ковалике. Он умеет пригнать корову с пастбища и не боится громадного злого пса местного лесничего. Здишек чувствует себя в здешних местах хозяином, он знаком с лесом лучше, чем с содержанием собственных карманов, которые украшают его серые короткие штаны. Дело в том, что он носит в этих карманах сотни разных удивительных предметов, ассортимент которых день ото дня меняется. А лесные дорожки остаются без изменении и всегда на старых местах.