Мирное лицо Энгуса Педди стало и растерянным, и суровым.

— Господи, — проговорил он. — Господи милостивый!..

Похоронная процессия двигалась через город к лесу. Прямо за гробом — большой коробкой, обитой изнутри атласом, — шла Мэри Руа, а в гробу на подстилке из вереска лежала, свернувшись как живая, сама Томасина. Её накрыли вместо флага куском пледа.

Мэри Руа, вся в трауре, опиралась на руку Хьюги, который оделся для этого случая просто на славу. Он извлёк из нафталина костюм, предназначенный для встречи царствующих особ, и белоснежное жабо сверкало в вырезе бархатного чёрного жилета, украшенного серебряными пуговицами с фамильным гербом. На рукаве красовалась полоска настоящих брабантских кружев; не забыл он и белых перчаток, и кинжала, и кожаной сумки, отороченной мехом.

Мэри Руа была в чёрной шали миссис Маккензи. Шаль была ей велика, она обмоталась ею и стала похожа на мусульманку. Хьюги стащил у матери бабушкину лиловую вуаль, которыми дамы привязывали некогда шляпку, отправляясь кататься в автомобиле, и теперь рыжие волосы сверкали сквозь неё, как предзакатное солнце сквозь грозовые тучи. Получилось красиво, страшновато и не совсем уместно.

В городе на процессию не обратили особого внимания — чего только нынешние дети не выдумают! Один близорукий старичок обнажил голову, несколько человек улыбнулись, и всё.

Место захоронения выбрал Джорди. Оно понравилось ему ещё тогда, когда он носил лягушку к Рыжей Ведьме. Он и вёл шествие, шагая перед гробом, и, пройдя по лесу до огромного дуба, под которым, наверное, спал когда-то сам Роб Рой, свернул с дороги. Пройдя ярдов тридцать по пологому склону лощины, они услышали шум воды и остановились. Ручеёк вторил волынке. Из-за деревьев сверкнуло солнце и заиграло на пуговицах и цепочке Хьюги Стерлинга.

Полоумная Лори, собиравшая неподалёку травы и грибы, увидела сверканье, услышала странную музыку и насторожилась. На ней была зелёная шаль, которую она сама соткала, волосы её были подвязаны зелёной тряпочкой, на руке висела лёгкая корзинка, в которой лежали лопатка и ножик.

Сначала она подумала, что это феи, — она верила в фей, и в гномов, и в ангелов и часто с ними беседовала. Сквозь деревья виднелись яркие пятна, бархат, кружева, а музыка просто сердце разрывала. Но туг она услышала властный голос:

— Могильщик, делай своё дело!

Через некоторое время тот же голос сказал:

— Возвратись в землю, ибо ты… гм… прах и в прах вернёшься. Аминь. — И через несколько секунд: — Надо бы что-нибудь спеть…

Никто не взял Псалтири, и никто не помнил слов. Одна девочка издала носовой звук, но испуганно умолкла. Положение спас Джорди, по молодости лет ещё не обременённый обрядоверием: «Бонни-Бонни-Бонни!..» — браво запел он. Все с облегчением подхватили. Рыжая Ведьма внимательно слушала.

Потом Хьюги откашлялся и начал:

— Братья и сестры во Христе! Мы собрались, чтобы предать земле прах безвременно погибшей Томасины. Покойница — любимое детище всем нам известной Мэри Руа. Она была хорошей кошкой, я бы сказал — одной из лучших кошек. Те, кто знал её близко, гордились её дружбой и не забудут её никогда. Кто-то зааплодировал, но Хьюги дал знак, что ещё рано.

— Она не творила зла, не царапалась и не кусалась. Если она ловила мышку, она приносила её Мэри Руа. Она всё время мылась. Мурлыкала она громче всех, вообще — хорошая была кошка. Останки её — перед нами, но душа её вознеслась на небо, и сидит там одесную Отца, и будет ждать Мэри Руа, чтобы не расставаться с ней во веки веков. Аминь.

Слово это ясно показывало, что теперь речь окончена. Дети захлопали и закричали. Хьюги скромно поклонился и добавил:

— А теперь Мэри Руа бросит первую горсть земли. Но Мэри задрожала и воскликнула:

— Нет! Не могу! Я хочу домой!

По правде, и Хьюги хотел домой. Кроме того, он заметил слёзы в глазах у дамы и рыцарственно сказал:

— Хорошо. Не бросай. — И повторил: — Могильщик, делай своё дело.

Могильщик тоже хотел домой. Хьюги нарвал цветов, рассыпал их по свежей могиле и приказал Джеми:

— Играй весёлое.

Джеми покорно заиграл, Хьюги взял под руку Мэри Руа, и дети исчезли.

Полоумная Лори легко и робко подбежала к могиле и быстро опустилась на колени. Она увидела дощечку с надписью: «Здесь покоится Томасина. Родилась 18 января 1952, зверски умерщвлена 26 июля 1957. Спи спокойно, возлюбленный друг».

Лори улыбнулась, но вдруг, перечитывая надпись, испугалась слов «зверски умерщвлена». Она почуяла зло.

Она встала, постояла, вернулась, снова опустилась на колени. Кто там лежит? — думала она. Кто кого умертвил? Чем тут можно помочь? Её дело — живые, мёртвым ничего не нужно. А всё же… И она никак не могла встать с колен.

Ветеринар Эндрью Макдьюи открыл деревянную калитку, направился к дому и вдруг на полпути остановился, словно что-то забыл. Он пошарил в карманах, пошарил в памяти, но не вспомнил, что же его остановило. Только войдя в дом, он понял, что к нему не вышла навстречу рыжая девочка с рыжей кошкой на плече.

Ни в передней, ни в коридоре не раздался топот маленьких ножек, и никто не крикнул: «Папа!» Однако запах еды немного развеселил его; он пошёл к себе, помылся, почистился и спустился в столовую, где его ожидало странное зрелище. Мэри Руа сидела за столом, накрытом на двоих. Она была в трауре, то есть в шали миссис Маккензи, а голову её покрывала, падая на плечи, как у Мадонны, тёмно-лиловая вуаль. За дверью, в кухне, суетилась миссис Маккензи. Заслышав его шаги, она выглянула в столовую, но Мэри Руа не шелохнулась: она сидела тихо, глядя в пол и сложив руки на коленях.

— Здравствуй! — весело окликнул её Макдьюи. — Что за костюм у тебя? Королева ночи? Ничего, красиво, только мрачновато, а у меня и так был трудный день. Сними-ка и поужинаем.

Она подняла голову и посмотрела, не мигая, на него, сквозь него, куда-то вдаль.

Миссис Маккензи снова заглянула в дверь.

— Мэри, — встревоженно позвала она. — Что ж ты с отцом не здороваешься?

Две слезы поползли по щеке Мэри Руа. Если бы она расплакалась, отец обнял бы её, ласкал бы, гладил, утешал и, быть может, она оттаяла бы от привычного тепла. Но слез больше не было: детское лицо разгладилось и застыло, выражая омерзение.

— Миссис Маккензи! — крикнул ветеринар. — Эй, миссис Маккензи, что с ней?

Миссис Маккензи вошла в комнату, нервно вытирая руки о фартук.

— По кошке тоскует, — пыталась она объяснить. — Худо ей без Томасины.

Он, не понимая, уставился на неё.

— Схоронили её ребята, — продолжала миссис Маккензи. — Много их собралось, и Джеми у них играл похоронный марш…

— Ладно, — прервал её Макдьюи. — Дети всегда что-нибудь выдумают. Вы мне скажите, почему моя дочь мне не отвечает?

Миссис Маккензи собрала все своё мужество.

— Она сказала, что не будет с вами говорить, пока вы кошку не вернёте.

Имя моё — Баст. Я богиня, царившая в Бубасте. Зовусь я владычицей Востока и звездой утренних небес. Я сокрушила змея Апопа под священной сикоморой.

Отец мой — Ра-Солнце, мать моя — Хатор-Луна; Нут, богиня небес, — сестра мне, а брат мой — Хонсу, изгоняющий злых духов.

Мне поклонялись в храме за 1957 лет до того, как пришёл на землю Бог Христос. Я жила, умерла и воскресла.

Всё теперь иначе. Храм мой — маленький домик, и жрица у меня — одна. Зовут её Лори, и она не так прекрасна, как прежние мои двенадцать жриц: кожа у неё бесцветная, глаза — светлые, не темней моих, волосы — медные слитки. Но она добра и почтительна и хорошо поёт мне хвалу.

Я — в другой стране, и времена теперь другие. Прошло 3914 лет. Снова 1957 год, четвёртый год царствования великой властительницы Елизаветы II из 9-й династии. Живу я на севере. Здесь в лесу, у ручья, вернулось моё Ка в моё тело. Обитатели храма не верят в меня и смеются, когда я зову себя богиней. Даже имя мое изменилось — жрица зовёт меня Талифой.

Я удивляюсь, что она не распознала моего могущества — ведь и она одна из тех, кто им наделён. Живёт она скорее в моём мире, чем в человеческом. Она лечит и утешает лесных зверей. Она беседует с маленьким забытым народцем, с которым когда-то дружили люди, и с этими новыми богами — ангелами, архангелами, херувимами и серафимами.

Кроме того, она ткачиха. Ей дают шерсть, она прядет её, ткёт ткани, шьёт одежду и отдаёт её фермерам. Они ей платят, а она покупает то, что нужно для её лечебницы, и сама трёт и варит какие-то лекарства для зверей.

На её земле летом 1957 года и воскресла я, великая богиня Баст.

Помню день, когда моё Ка снова вошло в моё тело и Лори перенесла меня в храм.

Она посадила меня на камень и представила местным обитателям. Обитатели эти — просто звери, вернее — звери и птицы: три кошки, несколько котят, галка, белка и две собаки. Кошки зашипели на меня, собаки залаяли, галка закричала, белка залопотала.