Взрослые расступались, пропуская знаменитых зверей, а детишки бежали за ними и визжали от восторга.

— Вон тот толстяк в цилиндре, — шептал сухопарый господин в очках на ухо своей жене, — сам доктор Дулиттл. Поговаривают, что он говорит на языке всех-всех зверей, какие только живут на земле.

— Мало ли что болтают люди, — пожала плечами дама. — По-моему, звери вообще не могут разговаривать.

Она держала за руку пухлого белокурого мальчишку.

— Да нет же, мама, — убеждал ее мальчуган, — это чистая правда! Джек — мы с ним учимся в одном классе — побывал на «Пантомиме из Паддлеби» и говорит, что интереснее представления никогда не видел. Поросенок там такое вытворяет на сцене, что животики надорвешь, утка выплясывает как настоящая балерина, а вон та собака играет роль Пьеро.

— Может быть, и так, Билли, но это еще не доказывает, что доктор Дулиттл знает язык зверей. — Слово «доказывает» женщина произнесла раздельно: «до-ка-зы-ва-ет». Она явно была из породы людей, которые никому не верят на слово и требуют всех мыслимых и немыслимых доказательств, словно они — суд.

— Если человек знает повадки животных, — поддакнул жене муж, — то он может обучить животных и плясать, и кувыркаться, и даже ездить на велосипеде.

Но мальчуган не сдавался:

— А Джек рассказал, что во время представления у поросенка съехал набок парик, и тогда доктор Дулиттл выглянул из-за кулис, хрюкнул, и тотчас же поросенок поднял переднюю ножку и поправил парик. Могло ли быть такое, не говори доктор по-поросячьи?

Но даже это не убедило родителей мальчугана. Они лишь недоверчиво качали головами.

Одна девочка с голубым бантом в волосах смотрела восторженным взглядом на Хрюки и не отставала от него ни на шаг. Скажу вам по секрету; она была дочерью билетера в Вестминстерском театре и только поэтому попала на представление. Но она по-настоящему любила театр, Всегда, когда это было возможно, приходила на представления и просила автографы у знаменитых актеров.

Что стоит актеру-человеку дать автограф? Да ничего, пустяк! Берешь в руки вечное перо и ставишь свою подпись в книжечке для автографов, на чистом листе, а то и на клочке бумаги. Но каково поросенку?

И вот девочка наконец-то решилась. Она приблизилась к Хрюкки и сказала:

— Господин поросенок, не могли бы вы дать мне автограф?

До этого Хрюкки гордо разгуливал среди публики и упивался тем, что его узнают. Но он не понял, чего хочет от него девочка, испугался и прижался к ноге Джона Дулиттла.

— Чего она от меня хочет? — взвизгнул он.

Поросенок боялся девчонок и был, наверное, прав — никогда неизвестно, какой фокус они выкинут.

— Она просит у тебя автограф, — объяснил ему доктор Дулиттл.

— Но у меня нет авто… автографа, — с трудом справился с незнакомым словом поросенок. — Как я могу ей дать эту штуку, если у меня ее нет?

— Да нет же, автограф — это вовсе не штука, — хрюкнул ему в ответ доктор Дулиттл. Публика при этом покатывалась со смеху — как же, взрослый мужчина передразнивал поросенка! — Автограф — это всего лишь подпись, которую знаменитые актеры собственноручно дают поклонникам.

— Тогда другое дело, — обрадованно протянул Хрюкки. — Хотя — как же я распишусь? Я ведь писать не умею!

Но выход из положения быстро нашли — девочка положила на пол лист чистой бумаги, Хрюкки макнул копытце в чашечку черного кофе и приложил к листу. На бумаге остался четкий отпечаток, ничуть не хуже, чем подпись звезды.

Осмелевшие зрители навалились на Хрюкки с просьбами то дать автограф, то позволить почесать его за ухом, то ответить на вопрос.

А к Джону Дулиттлу подошел господин Силкинз, тот самый, что просил Пипинеллу рекламировать клетки. Он случайно оказался в театре варьете. Он решил воспользоваться удобным случаем и повторить свое предложение.

— Я в восторге от вашей оперы, — говорил господин Силкинз. — Я слушал ее уже четыре раза, а завтра пойду слушать в пятый, вместе с моей тетушкой из деревни.

Он долго жал доктору Дулиттлу руку, а на прощанье сказал:

— Ну что стоит вашей канарейке три часа в день провести в витрине моего магазина.

— Я спрошу у Пипинеллы, захочет ли она рекламировать клетки, — осторожно ответил доктор. — А потом напишу вам письмо.

Затем к доктору подошел другой господин и назвался мсье Жюлем Пуленом. Как известно, только французы называют друг друга «мсье». Жюль Пулен приехал из Парижа, чтобы основать в Лондоне фабрику и делать на ней духи, помаду, пудру, кремы и все прочее, что так любят женщины и что называется словом «парфюмерия».

— Я много наслышан о вашем псе, — сказал господин Пулен. — Я хотел бы просить пса помочь нам определить кое-какие запахи.

О’Скалли тут же согласился.

В тот вечер звери вернулись домой очень поздно. Крякки на скорую руку приготовила яичницу, и они сидели за столом и весело болтали.

Когда часы пробили полночь, доктор Дулиттл сказал:

— А теперь пора идти в постель.

Звери немного попререкались — им хотелось еще немного посидеть и поболтать, — но в конце концов послушно разбрелись по спальням. И только поросенок, не забывший свою мечту, натаскал душистого сена в лифт и устроился там на ночлег.

С тех пор он только там и ночевал. По утрам Крякки будила его, когда завтрак уже был готов.

— Вставай, соня, — крякала она. — Я уже подаю на стол.

Но поросенок не спешил просыпаться. Он потягивался, позевывал до тех пор, пока утка в сердцах не швыряла В него крышкой от кастрюли.

А однажды доктору принесли записку от русской княгини. Она приглашала доктора и его артистов на прием. Княгиня жила в великолепном дворце и славилась гостеприимством, но доктор решил приглашения не принимать.

— Как бы эти аристократы не устроили посмешище из моих зверей, — сказал он.

Но в тот же день в театре к Джону Дулиттлу подошел сам маэстро Паганини и лично передал приглашение от княгини.

«Такой человек не станет участвовать в недостойных затеях», — подумал доктор и согласился.

Княгиня прислала за гостями золоченую карету. Она была запряжена четверкой лошадей, а на запятках стояли два лакея. Прием удался на славу. Там были все известные артисты, композиторы, писатели, скульпторы и художники. Там были послы иностранных держав, князья, принцы, графы и бароны, не говоря уж о более мелким дворянах с титулами и без. Но главными гостями все же были звери доктора Дулиттла.

Звери вели себя прекрасно, хотя и не обошлось без досадных недоразумений. У княгини жила белая ангорская кошка, и О’Скалли, как только увидел ее, бросился за ней.

— Я не хотел, господин доктор, — оправдывался потом пес, — ноги сами меня понесли.

Сами ноги понесли пса или не сами, неважно. Важно то, что он загнал белую ангорскую кошку в камин и она от сажи стала черной. Пришлось ее оттуда вытаскивать и мыть.

За ужином Хрюкки сидел между богатой маркизой и дирижером оркестра. Он очень умело расправлялся со всеми блюдами, и гости удивлялись: «Вы только посмотрите на этого благовоспитанного поросенка». Но когда подали апельсины, Хрюкки опростоволосился. Он ел их целиком, с кожурой. А когда доктор принялся ему выговаривать, он ответил:

— Зря вы думаете, что мы, свиньи, не разбираемся в апельсинах. Так намного вкуснее. Попробуйте сами!

После ужина Пипинелла с Корнелиусом спели дуэт из оперы. Все гости княгини были в восторге.

Мэтьюз Магг не ошибся, когда утверждал, что звери согласятся участвовать в рекламе.

— Реклама — двигатель торговли, — назидательно повторила белая мышь избитую фразу, которую она не раз слышала в те времена, когда жила в магазине. К тому же это будет очень увлекательно. Вы только представьте себе: Хрюкки разгуливает по витрине колбасного магазина, а родом с ним лежат окорока.

Но Хрюкки такая мысль совсем не понравилась.

— И представлять не хочу! — взвизгнул он. — Никаких колбас, окороков, ветчины! Конечно, я не против рекламы, но если уж что и рекламировать, то детские игрушки. Эго я сделаю с удовольствием.

— Лично я не имею ничего против ветчины, — сказал О’Скалли, — но, думается, ты прав. Надо рекламировать что-нибудь полезное. А помните, господин доктор, вы как-то получили письмо от эскимосских собак, где они просили у вас средство от облысения? Вы тут же состряпали мазь и опробовали ее на мне. Лекарство получилось что надо! Я так оброс шерстью, что едва не задохнулся от жары — ведь дело было в Африке. Если мы раструбим всем о вашей мази, то вы заработаете… — О’Скалли мечтательно прищурил глаза, и в его воображении опять появилась гора золотых и серебряных монет выше человеческого роста. — Вы заработаете кучу денег!