Однажды он пошел в загон, где стояли лошади. Там были всякие лошади: вороные, гнедые, белые, скаковые лошади, рысаки, тяжеловозы и маленькие пони. Возле пони стоял мальчуган лет пяти, он сосал леденец и упрашивал отца:

— Купи! Купи мне пони!

Отец отвечал ему:

— Будь благоразумным, Джонни. Пони — не кошка и не собака. Нам негде его держать.

Но мальчуган упрямо повторял:

— Купи пони! Он хорошенький. Если нельзя этого, купи другого, поменьше, величиной с кошку.

— Но таких маленьких пони не бывает, — терпеливо объяснял отец.

— Почему не бывает? — уже чуть не плакал мальчуган.

Доктору стало жалко мальчишку, и он сказал:

— Бывают такие маленькие пони, бывают. Сейчас я расскажу тебе одну историю. Как-то много лет тому назад я путешествовал и попал в Бирму. Там я узнал, что в горах растет особый сорт риса. Если кормить этим рисом детенышей животных, то они почти не растут. Я набрал несколько мешков этого риса и взялся за опыты с пони. В конце концов мне удалось получить маленькую лошадку, настолько маленькую, что она помещалась в шляпе. Это было очень умное, смышленое существо, но ужасно несчастное. Все хотели его погладить и приласкать и едва не дотаскали до смерти. А в один прекрасный день собака приняла пони за кролика, схватила его и бросилась бежать. Мне пришлось долго гнаться за ней, пока я не отнял мою крохотную лошадку. Даже ястребы и те питались ухватить ее когтями и унести к себе в гнездо. Вот тут-то я и понял, как жестоко поступил с пони, сделав его таким маленьким. Будь он нормального роста, ни птицы, ни собаки не посмели бы на пего напасть. В конце концов я подарил своего карманного пони местному королю — тот обожал всяческие диковинки.

Мальчуган смотрел на доктора Дулиттла и думал. Наконец он сказал:

— Ладно. Пусть пони будут своего роста.

Джон Дулиттл вошел дальше. Отец мальчугана пробормотал ему вслед: «Барон Мюнхгаузен». Но он был не прав, доктор рассказал мальчугану чистую правду.

Директор выставки не прогадал, когда пригласил к себе Джона Дулиттла. Доктор доказывал всем желающим, как просто и хорошо работают его поилки, продавал самые разнообразные лекарства для животных. Среди лекарств была и мазь для лошадей, продуманная Брауном. Правда, ветеринары презрительно поглядывали на доктора и чуть ли не открыто называли его мошенником. Но к доктору Дулиттлу, прямо па выставку, потянулись больные звери. На глазах у всех доктор давал микстуры птицам, рвал больные зубы коровам, брал в лубки сломанные лапы и крылья, летал собак, телят в овец. И что самое удивительное — все животные выздоравливали. Пришлось ветеринарам смириться и прикусить язык, а самые умные из них не отходили от доктора ни па шаг, присматривались и учились лечить животных по-настоящему.

Неделя шла за неделей. Каждый вечер на сцене театра «Регент» шла птичья опера. Как ни странно, поток зрителей ничуть не уменьшался. Все так же змеилась очередь в кассу, все так же зрители заполняли зал до отказа, все так же газеты спорили о том, кто такой доктор Дулиттл: гений или мошенник. Никогда ни один спектакль в Лондоне не пользовался такой популярностью.

После того как состоялось сотое представление оперы и «Пантомимы из Паддлеби», доктор Дулиттл по такому торжественному случаю дал обед. Все было так же красиво и замечательно, как и на банкете в честь премьеры птичьей оперы. Хотя все же была и кое-какая разница.

Во-первых, Джон Дулиттл облачился не в свой старый фрачишко с заплатой на спине, а в новенький с иголочки, сшитый у лучшего лондонского портного фрак. Правда, надевая его, доктор ворчал:

— Терпеть не могу новые вещи. По-моему, старый был лучше и намного удобнее.

— Не волнуйтесь, господин доктор, — успокоила его Крякки, — у вас и новый так быстро истреплется, что через месяц станет ничуть не лучше старого.

Изменилась и госпожа Магг. Теперь она щеголяла в жемчужном ожерелье, а у ее Мэтьюза в булавке на галстуке сверкал бриллиант.

Во-вторых, циркачей стало намного меньше. И не потому, что доктор отвернулся от старых друзей, с кем делил кров и хлеб в трудные времена, а потому, что многие из них уже заработали достаточно, чтобы не испытывать нужды в старости, и бросили нелегкую свою работу.

Сбылась мечта силача Геракла — он возвратился в свой маленький домик на берегу моря и стал выращивать розы. Братья Пинто тоже оставили цирк. Вслед за ними ушел и Генри Крокетт, владелец кукольного театра. Правда, Тобби не захотел уходить с хозяином, уж больно ему нравилось в веселой семье доктора Дулиттла. Генри Крокетт посокрушался, но не стал настаивать и уехал один, без собаки.

Люди очень любят произносить речи, тем более не торжественных обедах. Вот и на обеде по случаю сотого представления птичьей оперы встал клоун Хоуп и сказал;

— Сегодня был последний день, когда я выступал перед публикой. Мне горько расставаться с моими друзьями, особенно с доктором Дулиттлом, — при этих словах все захлопали в ладоши, — но пора и мне бросить цирк и уйти на покой. Я всю жизнь мечтал собрать денег и поехать в дальние края, посмотреть мир. Теперь моя мечта сбывается. Мой пес, Скок, хочет остаться в цирке с доктором Дулиттлом. Что же, наверное, так будет лучше. Значит, и вы, глядя на него, будете вспоминать меня.

Не отказал себе в удовольствии произнести речь и Мэтьюз Магг. Он говорил долго, но на этот раз Теодора его не прерывала, а даже наоборот — она внимательно слушала и согласно кивала головой: уж больно красивые слова он научился произносить. Там были «замыслы», «мечты», «грандиозные планы» и «деятельность». От таких слов у Теодоры сладко заходилось сердце.

Джон Дулиттл слушал Мэтьюза Магга вполуха. Ему было грустно оттого, что артисты уходили из цирка, но в то же время он радовался за своих друзей — они наконец-то могли делать то, чего им больше всего хотелось. Он сам уже третий месяц сидел вместе со своими зверями в Лондоне, незаметно прошла зима, в парке на деревьях появились первые зеленые листочки. Ему вспомнился старый дом в Паддлеби, одичавший за его отсутствие, и ему тоже захотелось распроститься с бродячей цирковой жизнью. Дело оставалось за главным — заработать денег, чтобы расплатиться с долгами. Ох уж эти деньги! Они не помогают, а мешают людям делать то, что им по душе.

В тот день Теодора записала в своем дневнике: «Прощание клоуна Хоупа и Скока было очень трогательным. У меня прямо сердце разрывалось». С тех пор как у нее завелись деньги, она пристрастилась к чтению чувствительных книг и полюбила такого рода душераздирающие выражения. Но прощание пса и клоуна и в самом деле было трогательным. Пес скулил и вилял хвостом, Хоуп гладил его, обнимал и утирал слезы…

Именно в эту минуту Скок понял, что такое сомнения и как они могут мучить. Он давно привык к своему хозяину, полюбил его и хотел уйти с ним, но в то же время был не в силах расстаться с доктором Дулиттлом и его веселой звериной семьей. Но быть сразу в двух местах — штука невозможная.

— Господин доктор, — сказал Хоуп Джону Дулиттлу, — я каждую неделю буду писать письма, а вы уж, пожалуйста, читайте их вслух по-собачьи Скоку.

Он еще раз погладил Скока и ушел.

Поздно вечером О’Скалли, Тобби и Скок улеглись на своих тюфяках в коридоре около спальни доктора. О’Скалли и Тобби уже задремали, когда все еще терзаемый сомнениями Скок снова заскулил:

— Что же я наделал! Не должен был я покидать его. Где же моя хваленая собачья преданность? Ведь он был мне хорошим хозяином, даже очень хорошим, а я предал его. Как мог я оставить его после стольких лет дружбы?

— Выбрось ты все это из головы! — сердито проворчал Тобби. — Ну что ты терзаешь себя? Это люди выдумали собачью преданность. К чему укорять себя? Ты честно работал на сцене и зарабатывал себе на хлеб, а иногда — и хозяину. Публика чаще смеялась твоим, а не его выходкам. Теперь он бросил цирк, потому что у него в кармане завелись денежки, часть из которых по праву принадлежит тебе. Ну да ладно, мы с тобой и без денег не пропадем, но если тебе больше хочется остаться с доктором, а ему — путешествовать по дальним странам, то это ваше личное дело. И каждый из вас волен делать то, что ему вздумается.

— Так-то оно так, — согласился Скок, но тут же возразил: — И все же мне не следовало его бросать.

— Ты сначала разберись, кто кого бросил! — пролаял Тобби. — Мой хозяин, Генри Крокетт, тоже был неплохим человеком, а я предпочел остаться с доктором Дулиттлом и не чувствую за собой никакой вины. В конце концов у нас всего лишь одна жизнь. И хотя это собачья жизнь, она принадлежит нам.

И Тобби и О’Скалли пришлось немало потрудиться, прежде чем они сумели уговорить Скока отбросить прочь все сомнения.