Опять песня донеслась до княжеского слуха, опять она утешила его и разогнала черную печаль. После второго года службы к Марикки опять явился оруженосец Воина и сказал:

— Воин велел сказать, что через год он построит тебе дом и вы с ним славно заживете в этом доме.

Третий год Марикки ткала золотую и серебряную ткань. Ее белые руки огрубели и потрескались, без воздуха и солнца кожа ее утратила мягкую бархатистость. Марикки осунулась от тяжелого труда, спина и руки у нее сильно ныли. И она пропела:

Эта песня тоже донеслась до князя, но она ему совсем не понравилась. И хотя сто его амбаров были заполнены чудеснейшей золотой и серебряной тканью, он все же решил наказать взбунтовавшуюся Деву. Он приказал Воину захватить построенный в скалах каменный замок Горного Короля, живущего на севере. Только после этого Воин сможет вернуться к своей любимой. Но выполнить это задание было невозможно: одним своим взглядом Горный Король мог заточить человека в каменный мешок. Дева об этом ничего не знала. Кончился третий год службы, работа ее была полностью выполнена, и она ждала возвращения Асикко-Воина. Она очень устала и все время кашляла, но надежда на скорую встречу с любимым поддерживала ее. С неиссякаемым терпением ждала она своего Асикко.

Однако после трех лет службы с севера вернулся только оруженосец Воина. Дева к нему с вопросом:

— Где мой жених? Говори скорей, но только правду!

Оруженосец отвечает:

— Он идет к тебе. Разве ты не слышишь, как шумит ветер, который обгоняет его?

Дева снова спрашивает:

— Где мой жених? Говори скорей, но только правду!

Оруженосец в ответ:

— Он идет к тебе. Разве ты не видишь, как клонятся деревья, указывая ему путь?

Но Дева спросила в третий раз:

— Где мой жених? Говори скорей, но только правду!

И тогда юноша-оруженосец ответил:

— Бедная Дева! Твой жених сидит в каменном мешке, в замке Горного Короля. Под ним три каменных скалы, над ним три каменных глыбы!

Тут Дева бросилась бежать, но дорогу ей преградил князь.

— Ты куда торопишься? Я хочу, чтобы ты усладила мой слух своей песней.

Дева ответила:

— Я не могу больше петь, потому что мой жених сидит в каменном мешке, — под ним три скалы, над ним три глыбы!

Тогда князь расхохотался и сказал:

— Не верь всему, что разносит ветер! Твой жених послал вчера весточку, и в ней говорится:

— Неужели жених послал мне такую весть? — проговорила Дева. — Тогда на утренней мессе я буду петь так, чтобы утешилось твое сердце.

Марикки поклонилась князю и пошла прямо в церковь, где как раз готовились к богослужению. Князь долго ждал утешительного пения Марикки, да так и не дождался. Дева не поверила ни одному слову князя и перехитрила его. Она прошла через всю церковь и вышла на улицу через ризницу. На легких крыльях Лебедя Кликуна она помчалась на север.

Сначала Дева попала в замок короля эльфов. Там, на севере, эльфы выглядят совсем не так, как здесь, на юге. Спереди принцесса эльфов была очень красивая, а сзади — просто старая сучковатая ель, обросшая серым косматым лишайником.

— Должна ли у тебя состояться свадьба с Асикко-Воином? — спросила Дева у принцессы эльфов.

— Должна, конечно, — ответила принцесса эльфов и скорчила отвратительную гримасу, — но этот дурак, отчаянный Воин, только и говорил про какую-то Деву, белую, как лилия, которая ждет его где-то на юге, и поэтому мне не удалось очаровать его.

— А в какую сторону он отсюда направился? — спросила Дева.

— Пошел по этой заколдованной тропинке, которая ведет к замку Горного Короля, хотя я его отговаривала, предупреждала, — ответила принцесса эльфов и повернулась к Деве спиной. Тут-то Марикки и увидела, что на спине у нее торчат обломанные сучки и растет серый бородатый лишайник.

Дева быстро побежала по заколдованной тропинке к замку Горного Короля. Прибежав на место, она принялась колотить кулаками в каменную стену. Про это даже песня сложена:

И тогда Горный Король вышел из своего замка и спросил громовым голосом:

— Ты пришла, чтобы стать моей невестой?

Дева ответила:

— Нет, я направляюсь на утреннюю мессу, петь в церкви. Не та ли это церковь, куда я иду?

Горный Король рассмеялся так громко, что скалы задрожали, и ответил:

— Да, это именно та церковь, заходи и ной.

И Дева, ведомая силой любви, смело вошла в каменный замок. Когда скала-дверь закрылась за нею, Горный Король сказал:

— Ну что ж, начинай свою песню, здесь идет месса!

И Дева запела. Ее голос был уже не таким звонким и нежным, как раньше, но мысль о любимом придавала Марикки сейчас такие душевные силы, что из ее сердца полилась прежняя соловьиная песня. И тогда скалы и глыбы в каменном дворце зашевелились, задвигались, и дрогнуло каменное сердце Горного Короля. Из каменного мешка, из-под трех глыб, поднялся Асикко-Воин и направился прямо к Марикки…

На этом Муттиска закончила свою сказку. Анни подождала с минуту; ей казалось, что рассказ оборвался на полпути. Но Муттиска молчала, и Анни спросила:

— Ну? А потом?

— Потом Дева с Воином стали разбираться в своих отношениях, но это меня уже не касается.

— А кого же это касается? — спросила Анни.

— Их самих, Деву и Воина, и всех других, кто причастен к этой истории, — сказала Муттиска. Ой, кливер, канаты и бром-брам-сель! Муттинен плавал по морям семь лет, а я все ждала его и ждала. И любовь наша от этого не угасла; сорок лет мы друг друга любили, да так, что сейчас наша любовь сияет для меня, как вот эта серебряная ложка!

Анни поднялась и направилась к двери.

— Спасибо тебе за твою историю, — сказала она.

— Такие вот чудеса любовь творит, — проговорила Муттиска, повертев перед глазами последнюю начищенную ложку. — Трудное это, конечно, дело — любовь, но зато — ах! — как чудесно любить!

Ничего не ответив, Анни переступила порог и выскользнула на улицу.

Войдя во двор своего дома, Анни увидела отца. Он шел вниз по дороге, которая, петляя вдоль склона Казарменной горы, вела через мост в город. Видимо, отец зашел домой, забрал свой рюкзак и теперь уходил, чуть склонив голову и не оглядываясь назад.

Тэри как раз обнюхивал чьи-то следы, когда Анни подошла сзади к его будке.

— Куда направился этот человек с рюкзаком? — спросила Анни у Тэри. — Это мой отец.

— Пока я не знаю, но попробую прислушаться, — сказал Тэри. — А эта черноглазка, между прочим, только что облаяла его здесь во дворе. Она сказала, что в нашем доме не потерпят всяких там бродяг и нарушителей закона.

— Эта Юлкуска все еще сует нос в чужие дела? — раздраженно сказала Анни. — Оставила бы уж нас в покое, раз все равно уходит отсюда.

— Я чертовски доволен, что она уходит, — сказал Тэри. — Хоть бы нам попался кто-нибудь подобрее.

Именно в этот момент Юлкуска появилась в дверях, таща два огромных, пухлых чемодана. На голове у нее была старая фетровая шляпа, украшенная надломанным птичьим пером. Юлкуска поставила чемоданы и, повернувшись к Анни, принялась громко браниться:

— Ну вот, я ухожу, но вижу по твоим глазам, что ты рада-радешенька. Но не думай, я тоже не горюю, у меня есть место получше этого. Зато тебе теперь плохо придется. Отцу твоему не найти здесь работы, и ему так стыдно, что он решил уйти туда, откуда пришел! В этом доме меня высмеивали, всякие песенки про меня сочиняли, ругали и обзывали меня за спиной, но теперь вы от меня избавитесь. Чего хотели, того добились. Но вам от этого лучше не будет, так и знай, рыжая!

И Юлкуска, кипя от возмущения, потащила свои чемоданы вниз по Казарменной горе. На повороте она еще раз оглянулась на дом, которому причинила так много зла.

— С другой стороны, это так грустно, — сказал Тэри и жалобно взвизгнул вслед Юлкуске. — Все-таки она была в доме своим человеком.