Змей оглушительно рычит, и у меня дрожат барабанные перепонки. Я зажмуриваюсь, раскрываю пасть и рычу в ответ. Кажется, что мир в ужасе замирает. Но только не наконечник стрелы — наоборот, он входит чуть глубже. Я ещё сильнее пихаю его, проталкиваю вперёд. Мышцы натянуты как струны, острое основание треугольного наконечника больно вдавливается мне в лоб, прорезает кожу. Наконец остриё наконечника достигает сердца Змея… и всё тонет в ослепительно-белом взрыве.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я почти захлёбываюсь ледяным воздухом, в одно мгновение утратившим весь свой жар. Морозные ветры со всех сторон хлещут меня, сбивают пламя с моей шерсти, метель бросает мне в морду пригоршни белейшего, ослепительного снега. Я щурюсь, чтобы разглядеть поверженного Змея, и у меня на глазах три его башки с заострёнными клыками и раздвоенными змеиными языками обращаются в лёд и снег. Чудовище глядит на меня, а его пять незрячих и один зрячий, ещё светящийся глаз меркнут, превращаются в мигающие бельма. Змей, только что полный ярости, теперь хладен и тих, как глухая зимняя ночь. Он парит в воздухе облаком танцующих снежных хлопьев, потом распадается на части и клоками уплывает прочь, точно струйки дыма из печной трубы.

Змей повержен, но мне не до ликования. Мысль о Мышеловчике терзает и точит меня. Я зову его, ищу под снегом, лихорадочно втягиваю ноздрями воздух в отчаянной надежде унюхать знакомый запах пыли с примесью землистых ноток мускуса.

Вверху трещит и крякает Липовое дерево. Часть ветвей ещё объята огнём, раскалённые искры дождём сыплются на землю.

— На помощь! — скрипуче взывает над головой чей-то низкий старческий голос.

Но это подождёт: сейчас мне главное — отыскать Мышеловчика. Паника накрывает меня, потому что я нигде не вижу его, не чую запаха. Всё вокруг засыпано снегом и пеплом, осколками льда и хлопьями сажи — невероятным смешением раскалённого и ледяного, чёрного и белого.

Где-то внизу отрывисто тявкает Иван:

— Янка, сюда! Мышеловчик здесь.

Я со всех лап несусь на голос Ивана, и моим глазам предстаёт крохотное тельце Мышеловчика, свернувшееся комочком в сугробе. Я подбегаю, легонько толкаю его мордой. Тело холодное как лёд, шубка целиком побелела, сравнявшись белизной с окружающим снегом. Лишь самый кончик хвоста по-прежнему отливает бронзой.

— Мышеловчик!

Снова подталкиваю его носом, и невыразимое облегчение волной окатывает меня, когда я чувствую, что он дрожит.

— Просыпайся скорей. Погляди-ка на свой зимний наряд.

Мышеловчик жалобно стонет, приоткрывает один глаз и смотрит на меня.

— Ну как тебе мой боевой танец?

— Ничего прекраснее в жизни не видывала, — улыбаюсь я.

Иван плюхается в снег рядом с Мышеловчиком. Его шерсть местами почернела и обуглилась, мышцы дрожат, но морда скалится в широкой радостной ухмылке.

— А Змея-то мы уничтожили! — Иван задирает морду к луне и испускает долгий, громкий, торжествующий вой.

Я тоже поднимаю голову, смотрю на оседающие хлопья сажи и пепла, на чёрный провал опустевшего логовища, и осознание победы вплывает мне в душу. Смех полощется в горле, вырывается наружу.

— Мы общими силами уничтожили Змея!

— На помощь! — снова зовёт голос. Он доносится с вершины вулкана, оттуда, где горит Липовое дерево.

— Оно умеет говорить? — изумляюсь я.

Мышеловчик снова стонет, стараясь встать на лапки.

— Похоже, я растянул кое-какие мышцы.

— Снесу-ка я Мышеловчика в избушку на курьих ножках, — говорит Иван и нагибает голову, чтобы Мышеловчик уцепился за его ухо. — Или ты хочешь, чтобы мы оставались с тобой, пока ты будешь толковать с деревом?

Я мотаю головой.

— Лучше поторопитесь с Мышеловчиком к Елене, пусть она обработает ваши раны.

Задираю голову к раскидистой кроне Липового дерева, и лапы покалывает от нервного напряжения. Интересно, что изменится, когда я в следующий раз увижу Мышеловчика и Ивана? Рассеются ли мои тревоги за Сашу? Стану ли я снова человеком? Смогу ли наконец вернуться домой?

Я делаю глубокий вдох, стараясь утихомирить беспокойные мысли, поворачиваюсь к склону и лезу вверх, к самой вершине вулкана.

Низкий, отдающийся гулким эхом голос слышится всё отчётливее.

— Помоги! — стонет дерево.

Прогоревшая ветка трещит и обламывается, дерево вскрикивает от боли.

Я переступаю через широко раскинувшиеся корни и подхожу к самому стволу. Его размеры поражают воображение. Он состоит из сотен переплетённых стволов, сросшихся в исполинскую косу, и занимает куда больше места, чем наш с Мамочкой дом. Я поднимаю голову, и мне кажется, что крона уходит в бесконечную высоту.

— Привет, — шепчу я.

— Помоги, — снова стонет дерево.

Я не могу разобрать, откуда доносится голос. Переплетённые стволы потрескивают, толстые корни перешёптываются, листья в поднебесной выси шуршат и трепещут на ветру. Кажется, что слова возникают ниоткуда прямо у меня в голове.

— Чем тебе помочь? — спрашиваю я.

— Забери меня отсюда, — рокочет дерево. — Унеси меня в лес, подальше от этого гиблого места.

— Но… — Я в замешательстве смотрю на дерево. Рядом с ним я чувствую себя крохотной, как воробышек. — Я не смогу. Вон ты какое огромное.

Толстые корни дерева оживают и извиваются по земле. Кажется, что я вижу сон: на моих глазах их очертания размываются, они превращаются в потоки воды и с грохотом стекают вниз по склону вулкана. Не успеваю опомниться, как сверху раздаётся громкий звук, воздух сотрясается от шума движения. Я поднимаю голову, и в этот момент снегири целой стаей снимаются с веток, громко хлопая крыльями, их грудки вспыхивают в лунном свете алыми мазками.

— Янка! — кричат снегири. — Живи в лесу!

Стая скрывается в ночи, и я замечаю, что у дерева почти не осталось кроны и оно уменьшается на глазах.

— Что это?! — Мой голос прерывается, когда откуда-то взявшаяся вода поднимается всё выше и её струи закручиваются вокруг лодыжек.

— Корни снова приплывут ко мне, а ветви прилетят. Но ты должна отнести сердцевину ствола в лес, где я снова буду расти рядом с другими деревьями, любоваться на забавы животных, наслаждаться щебетанием и перекличками птиц.

Теперь дерево ужалось до малой части себя настоящего, но оно всё равно вдвое выше меня и по меньшей мере во столько же шире.

— Постараюсь. — Я напрягаю мышцы и подступаю к стволу, но, когда пробую поднять, он не поддаётся. — Наверное, ещё остались корни, которые держат тебя в земле, — говорю я.

— Все мои корни уже уплыли, — шелестит дерево остатками листвы, — а я, насколько могу, уменьшилось. Ты должна лучше постараться.

Я напрягаюсь и снова пробую оторвать ствол от земли. В конце концов, я медведь, напоминаю себе, налегая на ствол, и раз за разом пытаюсь вытянуть из земли ствол. Но тщетно — он слишком тяжёл для меня. Надорвавшись, без сил прислоняюсь к стволу.

— Перенеси меня отсюда, — настойчиво просит дерево.

— Да пытаюсь, — отдуваясь, отвечаю я. — Сейчас ещё раз попробую, дай только дух перевести.

Я смотрю вниз и вдаль, где под россыпью звёзд на чёрном небе на посеребрённых лунным светом волнах покачивается наш корабль. Избушка сидит на носу, и мне кажется, что я различаю на её широком крыльце силуэты моих друзей. При виде их я чувствую прилив силы.

— Попробуем ещё раз. — Я поднимаюсь на задние лапы, но замираю, когда взгляд зацепляется за что-то — нет, за кого-то, кто копошится внизу.

Это медведь, он вышел из сосняка вблизи от подножья вулкана. Огромный медведь. Он неторопливо лезет вверх по склону, и с каждым шагом его мощных лап сердце всё громче стучит у меня в груди. В его манере двигаться есть что-то до боли знакомое. Но откуда мне его знать? Или я его всё-таки знаю?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он уже совсем близко, и я всматриваюсь в здоровенную округлую морду. Сердце колотится от радости. Эта заиндевелая шерсть, эти глаза, в которых полощется лунный свет, не дадут мне ошибиться. Как и знакомые запахи чая с лимоном, свежевыпавшего снега, смоляного дымка и слежавшихся мехов.