Конечно, не все люди любят отличников. Но на Ножкина это не распространялось: все ж всё понимали. К тому же через полгода после травмы к нему вернулась его прирождённая весёлость, пускай не такая, как раньше, но всё равно хватало, чтобы утешать и подбадривать других.

Более того, находились люди, которые Ножкину завидовали. Особенно из-за Веры. Больше всех завидовал Саша Золотов из 8– А, где Вера училась. Золотов был маленький и щупленький и ходил в очках, за что часто получал на переменках подзатыльники и тычки от разгильдяев со стопроцентным зрением. Зато маленький и щупленький Золотов в отличие от больших и толстых умел писать стихи. За свою жизнь он написал их штук сорок и все посвятил Вере. Одно начиналось так:

По количеству восклицательных знаков Золотов сумел превзойти всех поэтов, включая Пушкина и Маяковского. Восклицательные знаки должны были подчёркивать силу поэтических чувств, но Вера только смеялась и на чувства не отвечала. Поэт страдал, а один раз даже воскликнул:

– Вот прыгну с крыши и сломаю ноги, тогда посмотрим!

Но, к счастью, это была пустая угроза, потому что Золотов панически боялся высоты…

…Закончился март, пролетел апрель. В мае под окнами уже каждый день без выходных раздавалось привычное: «Да кто ж так бьёт!.. Бокопор!.. Мазила!.. Го-о-ол!..»

Когда окончательно потеплело, к этим крикам стали примешиваться громкие охи бабушки Бабарыкиной с первого этажа, которая имела привычку сушить свои пододеяльники рядом с футбольной площадкой. Пока шёл матч, она стояла возле пододеяльников и отбивала мячи. Но иногда пропускала, и тогда за её спиной на белоснежных парусах расцветало грязное пятно.

– А ты перевесь ближе к гаражам, там, где все сушат, – советовала дворничиха тётя Маша.

– Возле гаражей солнца мало. А ну, отойди: у меня сейчас второй тайм начнётся!

Тётя Маша обиженно поджимала губы и шла подметать большую лужу посреди двора, которая не просыхала ни зимой, ни летом…

Илья тоже играл в футбол. Правда, судьёй. Когда лифт не работал, а такое случалось частенько, папа выходил на балкон и кричал по-военному:

– Подъёмная команда, подъём!

На лестничной площадке сразу же раздавался дружный топот: это спешила на помощь подъёмная команда, чтобы спустить Ножкина во двор. Впереди всегда бежали мелкоклашки, чтобы успеть первыми. Но их старания были напрасными. Коляску выносили Гусь и толстый Стас, а Илью – сантехник Ерёмушкин и папа. Чтобы мелкоклашки не путались под ногами, их посылали вниз держать двери!

Ножкин старался судить честно, хотя это не всегда удавалось. Он сидел далеко от ворот и, если там случалась свалка, не видел, кто сыграл рукой или подставил ножку нападающему. Но ему это прощали, тем более, что Вовка Семякин был под домашним арестом за вырванную из дневника страницу, поэтому играли мячом Ильи.

А потом закончился май… Наступило лето… А с ним и самые длинные школьные каникулы… И вот как-то, в начале июня, папа вернулся домой раньше обычного: часов в восемь вечера. Лицо у него было озабоченным.

– Аркадий, ты что так рано? – с тревогой спросила мама.

Вместо ответа, папа взял маму за руку и повёл на кухню. Они закрыли дверь и начали громко шептаться. Примерно через полчаса папа с мамой вошли в комнату Ильи и стали на него смотреть, не решаясь сказать, наверное, что-то очень важное.

Ножкин сразу понял: папу снова переводят! И хотя такое случалось не впервые, на этот раз ему стало так тоскливо, что не передать. Конечно, и из других городов и посёлков переезжать было тяжело, но он тогда был маленьким и не так привязывался к друзьям. И потом там не было Веры!

Ножкин почувствовал, что сейчас заплачет. И он бы заплакал, если бы папа наконец не сказал:

– Академик Лютиков согласен на операцию! Он мне сам позвонил… Говорит, шансов мало, но надежда есть…

– Ура! – заорал Ножкин и всё равно заплакал.

Доводилось ли вам встречать людей, которые перед сложной и опасной операцией могут закричать «ура!»? А перед пломбированием зуба?… Ну, ладно – перед экзаменом по химии?…

Значит, Ножкин – первый! Хотя, если честно, половина его «ура!» относилось к Вере. Потому что, как все нормальные люди, Илья операции боялся, и стал бояться ещё больше, когда ночью ему приснился Лютиков. Академик зачем-то прыгал через зелёную девчоночью скакалку и всё время повторял: «Шансов мало! Шансов мало!». И хотя в конце он всё-таки добавил: «Но надежда есть…» – Илью это не здорово утешило.

Утешало другое. Когда весть о том, что Ножкина будут ставить на ноги облетела двор, в их квартиру косяком потянулись люди. И тут оказалось, что у него совсем не миллион друзей, а миллион с хвостиком. Илья был очень этому рад, хотя и не догадывался, что этим хвостиком была Вера.

Вера не только обошла все квартиры их дома, а потом соседнего, и ещё одного, и ещё… но ухитрилась незаметно стащить конверты с адресами давних друзей Ильи из тех посёлков и городов, где он жил раньше, и написать им. После этого, кроме хороших людей, к Ножкину стали пачками приходить хорошие письма.

Письма были короткими, но деловыми: типа «держись!» и «что прислать?».

Люди говорили то же самое, но вместо «что прислать?» сразу приносили разные полезные вещи.

Жорик принёс пластмассовую муху, которую ему подарили в день рождения, чтобы незаметно подбрасывать в компот.

Капа с Нюрой принесли хомяка Шушу, чтобы Илья не скучал. Правда, на второй день Шуша заскучал сам, потому что Ножкин в отличие от Кольки Цопикова не разбирался в фауне и не знал, чем его кормить. Пришлось извиниться и отдать хомяка назад.

Гусь принёс ключ, набитый серой, который папа Ножкина конфисковал прямо в прихожей.

Короче, несли самое дорогое! Как говорится, кто чем горазд.

Но самую полезную вещь принёс колючий сантехник Ерёмушкин. Нет, даже не вещь, а как бы вам сказать…

Дело в том, что он в прошлом году впервые в жизни попал на море, хотя всю жизнь имел дело с водой. На море его взял папа Жорика, Поликарп Николаевич, потому что боялся оставить неугомонного сантехника во дворе без присмотра…

Назад Ерёмушкин приехал неузнаваемым. Но не из-за загара, который к нему совершенно не пристал, а из-за характера. С моря сантехник вернулся мягким и покладистым, как будто волны смыли с него все колючки. Он перестал грозить гаечным ключом пенсионеру государственного значения Кошкису, пугать старушек с липовой скамейки разными научными словами и плеваться в лужу, которую он раньше обзывал не иначе как сантехническим парадоксом.

И знаете, что сказал сантехник Ерёмушкин, когда внезапно появился на пороге Ножкинской квартиры? Ни за что не угадаете!

– Берите кровь! – сказал сантехник Ерёмушкин, вытирая пот со лба промасленной паклей.

– Какую кровь? – побледнела мама.

– Мою! Для переливания! – тоже побледнев, объяснил Ерёмушкин. – Всё равно её жильцы даром пьют, а толку – ноль… Хоть все десять литров забирайте! Для хорошего человека не жалко…

С большим трудом родители успокоили сантехника, а вместо крови разрешили починить исправный кран в ванной, после чего Ерёмушкин ушёл, слегка пошатываясь от героических чувств.

Операцию назначили на первое июля. Из-за этого летние каникулы у Ножкина сократились. Потому что когда полдвора разъехалось по лагерям и санаториям, а вторая половина по бабушкам и дедушкам, Илью отвезли в больницу, вернее, в спецклинику при институте, которым заведовал академик Сергей Адамович Лютиков.

Ножкина определили в маленькую палату на двоих, но вторая койка была пуста. Сильно его не мучили: так, чепуха – обходы, рентген и разные анализы. Этого он не боялся, так как за три года уже привык.

Вера приходила каждый день и приносила яблоки. Ей выдавали белый халат, в котором она была похожа на красивую медсестру. Говорили они о чём угодно, чтобы не говорить о предстоящей операции. Но это не помогало, потому что они о ней всё время думали.

Дед Никифор приехал за день до срока, но всё равно успел повидаться с академиком Лютиковым, хотя на приём к нему надо было записываться за полгода.

– Что он сказал? – допытывались мама и папа, которые ждали у кабинета.

– А что он мог сказать? Сказал, что волнуется, как в первый раз… Обещал хорошо вымыть руки перед операцией… Я ему верю.

– Дедушка! – всхлипнула мама. – Ну, можно хоть раз поговорить серьёзно!

– Давно пора, – спокойно ответил дед и отправился в палату.

– Здравствуй, Илья, – сказал он, выставляя на тумбочку гостинцы. – Бабушка Валя не смогла приехать: стареет – поясницу прихватило. Велела передать поклон на словах.

– Здравствуй, дедушка, и спасибо!