Перед самым Зеленым мостом карета внезапно свернула направо, на набережную Мойки.

– До полуночи еще масса времени, – сказал Пушкин, доставая из кармана большие серебряные часы. – Давайте заедем к нам домой, сделаем сюрприз моей дорогой супруге. Наталья Николаевна просто обожает рассказы о вашем городе. Как там жизнь устроена, то да се… А она нас горячим шоколадом угостит. Подходит такой план?

Есть время до полуночи? Маша с сомнением глянула на свое запястье и вскрикнула от изумления. Они по-прежнему показывали без пяти минут двенадцать!

– Машенька, – лукаво улыбнулся Пушкин, – те время и пространство, к которым вы привыкли, остались в вашем городе. Здесь мы сами распоряжаемся и тем, и другим по собственному усмотрению. Нужный час наступает, когда вы того захотите. Так что можете выпить хоть ведро шоколаду, и мы из-за того все равно никуда не опоздаем…

Карета остановилась. Пушкин вышел наружу и помог Маше сойти вниз. Над трехэтажным домом №12 стояло такое зарево, словно внутри находился источник Северного сияния. Все окна до единого также были ярко освещены, а шторы раздвинуты.

– Сняли мы эту квартиру в доме княжны Волконской осенью тридцать шестого, – вдруг зачем-то сказал Пушкин перед тем, как зайти в деревянные ворота. – Думали прожить здесь года два, пока дела устроятся. А получилось, что она осталась за нами навсегда…

Ей захотелось спросить – что значит в этом мире «навсегда», но она сдержалась. Внутри не было видно ни души, но повсюду горели свечи и похожие на вытянутые вазы светильники. Откуда-то вспомнилось их странное название – кенкеты. Играла незнакомая музыка для струнного оркестра. В кабинете Маша с ужасом опознала знаменитый, красноватой кожи диван, на котором Пушкин умирал после дуэли. Поймав ее взгляд, Александр Сергеевич кивнул согласно:

– Именно, тот самый. Но я его все-таки оставил. Знаете, с нашей стороны жизни смерть не выглядит столь трагичной, как с вашей.

Они перешли в гостиную, уселись там за круглый стол. Вскоре распахнулась дверь и в кабинет вплыла красавица-жена Пушкина – Наталья Николаевна. Ее Маша узнала сразу по всем известному портрету. Черные лукавые глаза, пухлые щечки, голова слегка упрямо наклонена вперед. Всплеснув руками от радости, та обняла Машу, поцеловала ее в лоб.

– Какой сюрприз! Просто рождественский подарок! Вы непременно – просто непременно – должны объяснить мне, отчего ездят эти ваши самодвижущиеся экипажи! Мне уже раз сто говорили, но я так и не могу взять в толк! Расскажете?

Откуда-то на столе возник серебристый чайник на спиртовке – обещанный горячий шоколад – и легкая, почти невесомая чашка костяного фарфора с балериной, нарисованной так искусно, что она казалась живой. Маша маленькими глотками пила обжигающий, невероятно вкусный напиток и, запинаясь от волнения, пыталась рассказать о том, как работает двигатель внутреннего сгорания и что такое электрический ток. Собеседница ее время от времени всплескивала руками и причитала:

– Невероятно! Как мы только могли жить без всего этого! Mon ami, представь – сегодня можно добраться из Петербурга в Москву всего за час! На этом самом, как он там называется? А! Самолете…

Шло время, но настенные часы, маятник которых исправно колебался туда-сюда, по-прежнему показывали без пяти минут полночь. Только когда Маша исчерпала полностью свои познания в технике и заодно поняла, что больше в нее не влезет ни глотка горячего шоколада, Пушкин решительно встал со стула и объявил, что пора ехать на бал. Наталья Николаевна подвела ее к висевшему в гостиной большому зеркалу в полный рост и сказала шепотом:

– Закройте глаза и попробуйте вообразить себя в самом лучшем платье, что хотели бы надеть!

Маша послушно закрыла глаза. Подумав, представила себя в расшитом бисером белоснежно-белом платье с пышной широкой юбкой. На шее у нее нитка крупного жемчуга, в волосах блестит небольшая бриллиантовая корона. Ноги она хотела бы обуть в легкие белые туфельки, в которых можно не только танцевать, но и даже, наверное, летать. Когда вновь взглянула на себя в зеркало, то не поверила своим глазам. Все, о чем она только что думала, было уже на ней, подогнанное к фигуре до миллиметра.

Пока Маша пила горячий шоколад с Пушкиными на Мойке, совсем неподалеку, в президентском люксе гостиницы «Астория», рыцарь Бутадеус тоже готовился отправиться на бал. Из небольшого дорожного чемодана, наблюдавшегося при нем в момент приземления в Петербурге, был извлечен черный парчовый кафтан жюсокор – с отвернутыми рукавами, вышитый золотом и украшенный золотыми лентами. Тот самый, в котором Бутадеус блистал некогда при дворе короля Людовика XIV французского. На роскошную, блестевшую бриллиантами перевязь рыцарь повесил тяжелую шпагу, с черным эфесом, напоминающим искривленный крест.

– Монсеньор, разве сегодня намечается нечто торжественное? – удивился Патрик, увидев парадный наряд Бутадеуса. – Я думал, нас ждет что-то вроде военных действий.

Насвистывая французскую песенку, которой его научил сам Жан-Батист Люлли [9], Бутадеус придирчиво оглядел себя в высоком квадратном зеркале, висевшем на стене.

– Так и есть, дорогой мой Патрик, так и есть. Но прежде нам обещали балет! Я попросил императора найти живую балерину, и он, как ни странно, похоже, ее нашел. Так что попрошу тебя тоже надеть что-то поприличнее и составить мне компанию. Лилит будет занята крысами, потому присоединится к нам позже.

«Ах, так вот в чем дело! Балет!» – понял Патрик, пытаясь разглядеть на лице хозяина следы волнения и нетерпения, которые непременно проступали всякий раз, когда речь заходила о балете.

С балетом, вернее с одной балериной, была связана самая сокровенная тайна Бутадеуса, о которой никогда не слышала даже его верная спутница, ведьма Лилит. Если Патрик все правильно помнил, дело было полтора с лишним века назад, в Венеции, тогда уже присоединенной к Австрии и переживавшей эпоху постепенного, но верного упадка. Они приехали туда в феврале, на знаменитый венецианский карнавал. У Бутадеуса намечалась встреча с тайным Советом десяти, который формально был давно распущен, однако по-прежнему сохранял влияние на городские дела. По поручению французского правительства Бутадеус хотел предложить членам совета сделку – сто тысяч франков золотом в обмен на антиавстрийское восстание, которое могли бы поддержать и другие части Италии, что входили тогда в Австрийскую империю. Переговоры шли непросто. Венецианские патриции ужасно трусили. Они то и дело подбегали к двери проверить, не подслушивают ли их собственные слуги.

Вечером Бутадеус с Патриком решили немного развеяться. Нашли свободного гондольера и попросили отвезти их в театр Малибран, где в тот вечер должна была танцевать прославленная Мария Конти. Бутадеус был ужасно зол на венецианцев, говорил, что они разучились воевать даже за деньги, однако его сердитые бормотания постепенно заглохли под порывами ледяного ветра из лагуны. Когда их довезли наконец до театра, они так промерзли, что скорее походили на две мраморные статуи, которые выгрузили посередине набережной. Немудрено, что в театре рыцарь и оруженосец первым делом выпили горячего вина, от которого их тут же потянуло в сон. Бутадеус снова начал ворчать – мол, зря они сюда приехали, лучше бы сразу отправились в гостиницу и легли спать.

– Монсеньор, – возразил ему Патрик, разглядывая программку спектакля. – Тут какая-то занудная история про несчастную любовь. Вы отлично выспитесь в полутемном зале во время представления. Только вот постарайтесь особо не храпеть, иначе нас выведут вон.

В программке сообщалось, что сегодня в театре состоится премьера нового французского балета «Жизель», который уже два года с успехом идет во Франции. Однако оруженосец с Бутадеусом по причине крайней занятости не посещали театров уже лет сто и потому совершенно не знали не только сюжет «Жизели», но и вообще как выглядит современный балет. Они уселись в партере и почти уже заснули, как вдруг кто-то, желающий пройти мимо на свои места, растормошил их. Как раз в этот момент заиграла музыка. Бутадеус потом рассказывал оруженосцу, что, пожалуй, впервые в жизни музыка так впечатлила его. Это были как слова чужого, но вполне понятного языка, на котором кто-то пытался рассказать ему нечто крайне важное. А когда на сцене появилась сама Жизель – молоденькая крестьянская девушка, счастливо живущая в сельской глуши, – началось вообще нечто странное. Балерина порхала по сцене, и Бутадеусу чудились в ее па и пируэтах какие-то тайные знаки, которые он просто обязан понять. Чуть позже рыцаря осенило – да это же его собственная душа, заложенная дьяволу! Это она, несчастная, пытается поговорить с ним через вот этот танец! Рассказать о том, как страдает, мучается в дьявольских лапах, и изо всех сил рвется обратно! Оказывается, даже на расстоянии существует между ними связь. Вдруг, впервые за бездну лет, прошедших после его сделки с нечистым, Бутадеусу захотелось сделать что-то хорошее. Он сначала не поверил сам себе. Потом осознал: его душа, помимо воли самого дьявола, на какое-то время вернулась к нему обратно! Чувство, пробужденное в нем балериной, оказалось сильнее!