Из всего этого великого похода не вышло, как водится, ничего, кроме большой суматохи и шума; птицу не нашли; и что всего огорчительнее, король спустя несколько дней снова впал в прежнее состояние и вскоре, ко всеобщему унынию, стал немощен, как и раньше. Сапфир в глубочайшем горе — ибо он был самый нежный сын, какого только можно себе представить, — и в уверенности, что чувство помогает поискам, льстил себя надеждой, что именно ему непременно удастся найти птицу. Почему? Потому что ему больше всех хотелось ее найти. Он отправился в путь, хотя все, как могли, пытались его удержать; свита решила идти с ним. Плана у него никакого не было, и дорогу он выбирал наугад, исходя из своего понятия об излюбленных птицами местах; он обшаривал все сады и леса, расспрашивал каждого, кто встречался на его пути, — словом, делал все, что может подсказать чувство столь благое, как желание спасти жизнь отца, и отца горячо любимого; но искать он искал, да ничего не находил. Сила его нетерпения равнялась лишь силе сыновней привязанности.

Наконец он оказался в огромнейшем лесу; почтенные старые кедры, что росли здесь, устремляли вершины прямо к небу; и покоились величавые эти вершины на самых стройных стволах, какие только можно представить. Кроны прекрасных деревьев отбрасывали тень на породившую их землю, но земля все равно была покрыта мягкой травою, в которой пестрели редчайшие цветы. Сапфир, увидев все это, решил, что именно в таком восхитительном месте и должна обитать прекрасная птица, и твердо положил не покидать леса, пока не обследует его вдоль и поперек и не проедет во всех направлениях. Еще он придумал раскрасить свои силки так же, как, по рассказам, окрашены перья птицы — уверенный, что всякое существо легче всего приманить ему подобным. Он не только взял с собою опытных птицеловов — вся его свита была искусна в этом ремесле. Дело тут не только в любви, которую снискал Перидор: разве не должен быть придворный мастером на все руки?

Однажды Сапфир, проездив, по обыкновению, полдня по лесу, почувствовал сильную жажду. К счастью, он приметил манящий самой своей простотою лесной родник, чьи прозрачные быстрые воды сулили совершенно утолить его желание. Он вытащил из кармана чашку (всякий путешественник должен быть столь же предусмотрителен); но едва он захотел ее наполнить, как туда прыгнула маленькая зеленая лягушка, красотою во много раз превосходившая обычных лягушек. Принц, нимало не тронутый ее совершенствами, выплеснул ее, но она проворней прежнего снова запрыгнула в чашку. Сапфира мучила жажда и одолевала тревога, он уже готов был с вполне понятным нетерпением отбросить ее подальше, как тут маленькая лягушка, глядя на него прекраснейшими в мире глазами, произнесла: «Я подруга птицы, не обижайте меня; ваша жажда не дает мне покоя, пейте, а потом послушайте, что я вам скажу».

Когда принц утолил терзавшую его жажду, прелестная лягушка велела ему присесть отдохнуть. Принц повиновался, и она заговорила: «Делайте все так, как я скажу: соберите свою свиту и оставьте ее в деревушке в двух шагах отсюда — там им всем хватит места; справа будет большая дорога, по ней вы один, без всякого сопровождения, пойдете прямо на юг. По обочинам этой длинной дороги растут ливанские кедры. В конце аллеи вы увидите великолепный замок. Возьмите вот эту песчинку, — продолжала она, вручая ее Сапфиру с неизъяснимой учтивостью и грацией, — ее вы закопаете в землю как можно ближе к воротам замка; они откроются, а все обитатели замка уснут. Тогда ступайте прямо на конюшню, и, ничем не отвлекаясь, делайте как я велю: выберите самую лучшую лошадь, быстро садитесь на нее и как можно скорей возвращайтесь сюда ко мне. Прощайте, принц, желаю вам удачи», — и с этими словами маленькая лягушка нырнула в воду и исчезла.

Принц, охваченный надеждой, как никогда с самого своего отъезда, выполнил все приказания лягушки. Оставив своих людей в деревне, он нашел нужную дорогу и в конце концов добрался в одиночестве до ворот замка, показавшегося ему великолепным, и не без причины: он был хрустальный, а украшения на нем — из литого золота. Но все эти красоты не остановили его взора; он закопал свою песчинку, ворота отворились, все внутри, как и предрекала лягушка, уснули. Сапфир прямиком направился на конюшню и уже выбрал было прекраснейшую из множества стоявших там лошадей, как вдруг рядом с нею он заметил седло, богаче которого ему до сих пор не приходилось видеть. Вполне уверенный, что седло лишь поможет ему сесть верхом, и не помышляя ни о чем дурном (в самом деле: кто берет лошадь, вправе забрать и седло), он положил его на спину великолепного скакуна. В тот же миг обитатели дворца проснулись; на принца набросились, его скрутили; кругом еще стоял крик «держи воpa», а вора уже крепко держали. Он предстал перед владельцем замка, и тот, поверив больше его наружности, чем приведенным доводам, соблаговолил его отпустить. Как мне говорили, принц утверждал, что он страстный поклонник верховой езды и хотел только, пока все спят, прокатиться на лошади, с которой его поймали; довод этот, хоть и весьма шаткий, сочли тем не менее убедительным: иначе бы преступника не отпустили. К чему бесполезные придирки? И что скажешь, если все понятно?

Сапфир, печальный и расстроенный, вернулся к роднику; лягушка весьма сурово его отчитала. «За кого же вы меня принимаете, — гневалась она, — вы что же, в самом деле считаете, что мои советы, которыми вы столь дурно воспользовались, пустая болтовня?» Принц так сокрушался, что маленькая зеленая лягушка простила его и, смягчившись, дала еще одну песчинку, но на сей раз золотую. Она велела сделать все так же, как в прошлый раз, с той единственной разницей, что идти он должен был не на конюшню, столь для него пагубную, а в замок и, пройдя как можно быстрее через анфиладу комнат, оказаться в благоуханной спальне, где спит девушка совершенной красоты. Ему следует разбудить девушку и немедленно увести с собою, что бы она ни говорила и как бы ни противилась его намерениям.

Принц точь-в-точь исполнил все приказания лягушки, и ему снова все удалось: ворота отворились, обитатели замка, казалось, погрузились в глубочайший сон; он нашел красавицу, лежащую в постели, и поразился ее красоте. Разбудив девушку, он весьма решительно попросил ее идти за ним. Красавица, хоть и неохотно, но согласилась. «При условии, сударь, что вы позволите мне всего лишь надеть юбку, — сказала она. — Что скажут обо мне и о вас, случись нам кого-нибудь встретить? Вы станете любезно поддерживать меня под руку, а я буду в одной рубашке?» Соображение это показалось Сапфиру вполне законным, и он не смог отказать.

Но едва красавица дотронулась до злополучной юбки, как весь дом очнулся от сна; принца схватили и связали гораздо крепче, чем в прошлый раз. Он был так смущен допущенной ошибкой, так раздосадован глупой своей покладистостью, так растерян, что не смог даже ничего сказать в свое оправдание. Сам я всегда полагал, что феи околдовали судей: и вправду, как можно было простить его? какого только наказания он не заслуживал, застигнутый на месте преступления, и притом, что всего хуже, вторично? Как бы там ни было, его довольно любезно выпроводили за ворота. Но в гораздо большее смятение повергал его страх снова предстать перед лягушкой, своей благодетельницей. Как появиться к ней на глаза после всего, что случилось? В конце концов он заставил себя вернуться, хоть и с невероятным трудом. Лягушка и ругала его, и распекала — в общем, что называется, учинила ужасный скандал; принц просил прощения, объясняя, что очень трудно отказать прелестной особе (которая к тому же согласна идти с вами) и не позволить ей всего-навсего надеть юбку. «Надо делать, что велят — вот что я вам скажу», — сердито заявила ему прелестная лягушка.

После долгих извинений она снова сдалась на мольбы каявшегося Сапфира и, окончательно сменив гнев на милость, дала ему бриллиантовую песчинку. «Возвращайтесь в замок, — сказала она, — закопайте у ворот эту бриллиантовую песчинку; но больше не помышляйте ни о конюшне, ни о спальне, слишком они для вас пагубны. Ступайте прямо в сад, пройдите под галереей, и напротив нее будет рощица; посреди рощицы растет дерево с золотым стволом и изумрудными листьями. На этом дереве вы увидите ту самую прекрасную птицу, которую столь усердно разыскиваете. Срежьте ветку, на которой она сидит, и в ту же минуту несите ее ко мне. Но предупреждаю вас по-дружески: если вы опять решите что-нибудь сделать по-своему, как оба предыдущих раза, вам не на что будет больше надеяться — не помогу вам ни я, ни кто-нибудь другой».

С этими словами она, по своему обыкновению, скрылась в воде, а принц, устрашенный последней угрозой, пустился в путь с твердым намерением этой угрозы избежать. Он нашел все, о чем его предупреждала лягушка: галерею, рощицу, великолепное дерево и прекрасную птицу, сладко спавшую на ветке. Он срезал ветвь, и, хоть и заметил рядом золотую клетку, которая, как ему казалось, позволила бы верней завладеть добычей, но не взял ее и вернулся к роднику на цыпочках, стараясь не дышать, дабы не разбудить прекрасную птицу. Каково же было его изумление, когда, ожидая увидеть родник, он обнаружил на его месте небольшой дворец, безусловно, скромный, но возведенный с изысканным вкусом; в дверях этого прелестного дворца стояла девушка, заметив которую, принц потерял голову; пусть читатель не удивляется: ведь то была незнакомка из зеркала. «Как! сударыня! — от волнения он уже не понимал, что делает и что говорит. — Как, это вы?» Красавица, зардевшись, отвечала: «Сударь, ваше лицо мне хорошо знакомо, но я полагала, что меня вы видите впервые в жизни». — «Ах, сударыня, — сказал он, — сколько дней и минут я провел, любуясь вами!» Начавшийся таким образом разговор продолжился обстоятельным рассказом о том, что произошло за это время с нашими влюбленными; они без утайки поведали друг другу обо всем, что с ними приключилось. Беседа их была из тех пространных бесед, когда разум, повинуясь сердцу, видит и слышит лишь благодаря чувству. В общем, чем дальше, тем яснее им становилось, что оба они и были друг для друга причиной внимания, оказываемого зеркалу. Признаваясь в своих тревогах и ревности, они тем самым признавались в самой великой любви, какую только можно себе представить.