— Ему на самом деле семьдесят лет? — спросил мальчик.

Бабушка утвердительно кивнула.

— И все эти годы он у тебя живет?

Она пожевала сухими губами и строго спросила:

— Вы будете сказку слушать или нет?

— Конечно, будем…

— Ну так вот… отвергнутая красавица оставила придворную жизнь и скрылась неизвестно куда. Про неё скоро забыли. Но ей не давала покоя обида, что ее бросили ради какой-то кухарки! И она замыслила месть. Послала королю один подарок, такую славненькую тринкет-шкатулку с забавным человечком наверху. А внутри было письмо с проклятием. Бывшая невеста прокляла не только короля, но и всё его королевство. Вот такие бывают обиды — неизгладимые!

— Ну и глупая она была! — вырвалось у Брэнды.

Бабушка Азалия задумчиво посмотрела на внучку:

— Почему?

— Да потому что злая! Я такой ни за что бы стать не хотела!

— Я бы тоже, — поддержал сестру Джордж. — Король небось и не подозревал, что его ждёт? И прочитал письмо? И самозаколдовался?

— Ну да, — почему-то снова смутилась бабушка. — Подарок ему очень понравился. Он теперь все дни проводил с занятной вещью. Игрушечный человечек по его приказу спрыгивал с креслица, дёргал под музыку ножками и ручками, маршировал и приговаривал: «Шаг назад, три вперёд, шаг назад, три вперед. Что-то ещё будет?», — и садился обратно на крышку.

Со временем танец усложнился, человечек стал безо всяких приказов слезать со шкатулки, расхаживать по комнате, командовать и даже покрикивать на короля. Тот не обижался: игрушка стала смыслом его жизни, заставив позабыть и государственные дела, и семью! В этом и состояла суть проклятия. И поэтому, когда его молодая жена умерла от горя, он не сильно переживал.

— А первая невеста? Обрадовалась?

— Наоборот, испугалась. Поняла, что совершила неразумный поступок, — бабушка горько вздохнула. — Отправила посылкой зло человеку, которого любила… Потом она догадалась, что оно способно вернуться к ней самой. Ведь она была его хозяйкой с тех пор, как заплатила за него золотом какому-то проходимцу в подворотне. И, самое страшное, оно могло навредить не только ей, но и ее будущим детям, внукам. Чтобы остановить проклятье, она бежала в одну далекую страну…. Но колдовство-то уже свершилось.

Едва эти слова были произнесены, как из камина насмешливо каркнули. Девочка заткнула уши и спрятала своё лицо в бабушкины колени. Но та её успокоила:

— Не пугайся. Это ворона кричит на трубе!

На трубу домика, в самом деле, присела обыкновенная черно-серая ворона. По ее хромой ноге и хвосту с выдранными перьями можно было догадаться, что жила она на свете не первый год и успела побывать в разных переделках. Ворона проверила, не видит ли ее кто, расставила пошире лапы и принялась шуровать в расщелине за отбитым кирпичом, где выходил наружу кусок более старой стены, сделанной из песчаника.

Возможно, там находился ее тайник. В таких укромных местах птицы прячут всякую ерунду: будь то осколок зеркала, или ручка от бокала, или кусочек железа. Но в расщелине ничего подобного не оказалось, лишь каменные крошки просыпались на крышу. Ворона покрутила своей хитрой головой, последний раз поклевала между кирпичами, а может, просто клюв почистила — перед тем, как подняться в воздух.

После недолгого полета она опустилась отдохнуть на колокольню местной церкви. Вечером там было тихо. Все восемь колоколов последний раз отзвонили в семь часов, а вечерняя служба, во время которой играл орган, закончилась еще раньше. Внутри никого не было, лишь одиноко белели скорбные фигуры на памятниках давным-давно умершим лордам, да стояли в привычных позах фигуры святых на цветных оконных витражах. Каждого из апостолов можно было узнать без труда: святой Петр держал ключи от неба, святой Матвей нес мешок с деньгами, святой Иоанн подносил ко рту чашу со змеей — отравленный напиток, который не смог причинить ему вреда.

Церковь эта была знаменита тем, что ее восточный фасад украшала бычья голова с длинными медными рогами, а также тем, что в ней удивительным образом сохранились глиняные кружки, из которых века назад пили свой эль звонари. На всю страну осталось полсотни таких исторических кружек.

Те звонари были не только любителями пива, но и большими шутниками. Они расписались на своих кружках и даже сочинили стишок, который до сих пор белел на стене колокольни:

Ворона пристроилась рядом с бычьей головой, чтобы привести перья в порядок. На первый взгляд, ничего особенного в ее поведении не было: птицы часто шумели и дрались на колокольне. Но это не была обычная птица, поэтому лики в оконных витражах нахмурились, лежавший на усыпальнице мраморный рыцарь со скрежетом переложил меч из руки в руку, а кружки зазвенели, словно чья-то рука собиралась запустить ими в незваную гостью. Упругая волна света, такая яркая, что ее можно было угадать с закрытыми глазами, родилась в нише амвона, прошла сквозь церковную стену. Бычья голова ожила, замычала и боднула ворону рогом.

Перепуганная птица отлетела на безопасное расстояние. Усевшись на надгробии молодой девушки, которая умерла двести лет назад, «оставив родителей и дядю в глубокой печали», она прокаркала в сторону бычьей головы зловещую тираду, потом понеслась дальше — над маленьким городком, где дома были ниже деревьев; над вереницей черепичных крыш, с похожими на ряды губной гармоники каминными трубами; над ухоженными садиками, где розы цвели даже зимой; над оживленной Главной Улицей с пабом «Королевская голова».

Через минуту птица уже клацала когтями по подоконнику одного из особняков в тихом богатом квартале, разглядывая через стекло его обитательницу, которая стояла у камина. Женщина бросала в огонь пучки сухих трав. Звали её Мэри. И она была старшей дочерью бабушки Азалии. Никто не знал, что она занимается волхованием. А сама тетя Мэри считала, что она просто шалит, занимает «делом» свои долгие и скучные вечера. Колдовала Мэри по книжке, которую купила в одном магазине. Тоже скуки ради. У неё не было детей.

Травы вспыхивали и быстро сгорали, наполняя комнату сиреневой дымкой. В подвешенном над огнём котелке бурлило варево, набухал огромный пузырь, который вроде и не собирался лопаться.

Над камином висел портрет. Можно было предположить, что художнику позировала сама хозяйка особняка. Ей явно польстили, пририсовав и чёрные густые локоны, и длинные ресницы.

Магическое действо у ведуньи не выходило: пламя не разгоралось и в конце-концов потухло, а варево перестало пузыриться. Это случалось не первый раз, и она сердито топнула ногой. Подсматривавшая за нею ворона расхохоталась — в этот момент ее голова блеснула, словно была сделана из фарфора. Блеснули и ноги, которые показались человеческими. Можно было подумать, что на подоконнике пристроился фарфоровый человечек, который накинул на себя плащ с капюшоном из вороньих перьев.

Мальчик покрутился в постели, перевернул подушку, чтобы устроиться поудобнее. Он проснулся среди ночи, потому что кто-то явственно произнес над его ухом:

— Что потеряно — нашлось.

Голос сразу смешался с шумом ветра и бившихся об окно капель. Это, конечно, был хвостик недосмотренного сна. Когда же прекратится дождь? Шумела сильная гроза, и мальчик подумал, что долгожданной поездки к морю теперь не будет.

Так и получилось. Наутро небо осталось серым и толстым, как зимнее одеяло, и сообщили про наводнение в Корнуолле. Высокая стена воды накрыла морской пляж, рыбацкую деревню с рестораном, где он с родителями и сестрой ел в прошлом году огромных креветок, ферму, где им показывали, как из молока делают сыр. Все это поплыло и завертелось в грязи.

Недовольный Джордж (мальчика звали Джордж Скидмор) спустился к завтраку, сонно поздоровался с отцом, который пил кофе и читал газету.

— Что новенького, Джорджи-Поджи? — спросил отец.

— Ничего, — угрюмо ответил Джордж. Именно это его и огорчало.

— А у меня полно событий, — весело сказал старший Скидмор. — Сначала я открыл один глаз, потом другой, потом потянулся, затем встал, почистил зубы, надел левый носок, надел правый носок, сварил кофе с пенкой, подобрал с пола почту. Вот, читаю про Корнуолл. Давай нарисуем метки?

— Какие метки? — чуть живее откликнулся Джордж.

— Уровня воды… — отец приставил ладонь к низу стены. — Здесь напишу «не боюсь», здесь, — ладонь переместилась выше, — «все равно не боюсь». А вот здесь — «я же не умею плавать»! — Мистер Скидмор рассмеялся своей шутке. Это было вполне в его характере. Он просто не умел унывать.