Мяукал он очень выразительно, и зайцы даже зауважали его.

… — Вот как кричат киски!

Похоже, принцесса тоже оценила его труды, потому что он сказал с умилением:

— Ой, как мы улыбаемся! Словно солнышко выглянуло!.. А как кричат собачки? Как собачки кричат?..

— А собачки кричат? — засомневался Салатный.

Сиреневый захихикал. Но дядя Папа их сомнения тут же развеял.

— «Гав-гав! Гав-гав!» Вот как они кричат!

— Всегда думал, что это называется «лаять», — желчно прокомментировал Сиреневый.

Букашке собачьи крики не понравились тоже, но только она вякнула об этом, как дядя Папа истошно заорал:

— «Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!» Это так петушок кричит, — пояснил он. — А кукушки кричат: «Ку-ку, ку-ку» Да? «Ку-ку, ку-ку»… А как у нас эти кричат? Ну, ЭТИ!.. Господи, кто у нас есть еще?! А?! Рыбки! Как рыбки кричат?

Зайцы многозначительно переглянулись. И тут же услышали:

— «Буль-буль-буль! Буль-буль-буль!» Вот как рыбки у нас кричат…

— Утонули, — констатировал Салатный.

— Выкрутился, — заметил Сиреневый.

— Молодец, — подтвердил Салатный.

А Букашка вдруг пропела что-то тоненькое-тоненькое, но явно довольное.

— А еще есть коровки, — сообщил дядя Папа. — Они кричат: «Му-у, му-у». Еще есть божьи коровки, но они вообще не кричат… Они жужжат: «Ж-ж-ж, ж-ж-ж…» И мушки тоже жужжат, и комары, и еще всякая гадость. Они все вместе жужжат: «Ж-ж-ж!» А хрюшки хрюкают: «Хрю, хрю, хрю!»

— А свинки свинкают, — скептически заметил Сиреневый. — «Свин, свин, свин»…

Принцесса Букашка снова что-то беззаботно пролепетала, и дядя Папа с воодушевлением продолжил:

— А еще есть жирафы, но они молчат. Зато у них такие шеи… Еще есть верблюды… Они тоже молчат, но плюются… Лисички — рыжие… Ёжики — колючие…

Букашке эти бестолковые россказни надоели, и она недовольно гукнула.

— Лягушки! — воскликнул дядя Папа с таким выражением, словно призывал их себе на помощь. — Да! Лягушки! «Ква-а-а! Ква-а-а! Ква-а-а!» — во-о-о-т как квакают лягушки! — От возбуждения он и слово «вот» не просто произнес, а проквакал. — Еще кенгуру… Утконосы и ехидны… Да что же они там все молчат-то, в Австралии?! Глявки! — вдруг вскричал он озарённо. — «Гляв, гляв, гляв! Гляв, гляв, гляв!» — вот как кричат глявки. А еще грызлявки! «Грыз, грыз, грыз!» Вот как они кричат!

Букашка молчала, но сквозила в ее молчании какая-то настороженность.

— Зачем он обманывает ребенка? — возмутился Сиреневый. — Нет на свете никаких глявок, нет никаких грызлявок!

— А я больше не знаю зверей! — словно услышав его, отозвался дядя Папа. — Кончились у меня звери. А значит, что? Значит — снова петь!

И он затянул:

Он на миг запнулся и закончил:

Зайцы от такого факта просто онемели. Но Букашке, похоже, песенка понравилась, потому что дядя Папа завел снова, и более уверенно:

Если в прошлый раз свинья его как бы даже обрадовала, так как заменила собой какую-то забытую строчку, то в этот раз, после «НО», она явно его обескуражила. В голосе дяди Папы прорезались трагические нотки, и он торжественно, словно оперную арию, закончил:

— А кстати, я тебе уже говорил, как она кричит? — забормотал он без паузы. — Да, кажется, говорил. Но, если хочешь, я могу повторить… Сейчас, сейчас… Как она кричит-то, эта чертова свинья?..

— О, нет! — закатил глаза Сиреневый. — Он уже совсем офонарел… Скорее бы мама пришла, что ли!

И, на радость всем, его желание тут же исполнилось. В дверь позвонили.

— Как вы тут? — раздался веселый мамин голос. — Справляетесь? Ой, ты моя маленькая! Иди, иди к маме. И чем мы тут занимались?

— Выясняли, как кричит свинья, — честно признался дядя Папа.

— Она не кричит, а хрюкает, — обнаружила в этом вопросе познания мама.

— А грызлявки? — коварно спросил дядя Папа.

Но что ответила мама, они уже не узнали, так как дверь между комнатами снова прикрыли, и разговор стал почти не слышен.

— А зайцы, между прочим, молчат, — сказал Сиреневый. — Настоящие зайцы.

Они помолчали. Как настоящие зайцы.

— Правда, классно, что мы — игрушечные? — поддержал беседу Салатный. — Хоть поговорить можем. А то бы скакали сейчас по полю. И еще линяли бы на зиму.

— Да уж, — согласился Сиреневый. — Не позавидуешь кое-кому.

Они оба представили себе мерзлое поле под темным осенним небом и искорки снежинок в свете звезд. Поле было такое огромное, что закруглялось вместе с Землей. И по этому полю, линяя на зиму, брели молчаливые зайцы…

— А может, как раз позавидуешь?! — с вызовом сказал Салатный. — Им-то нравится, что они живые.

Сиреневый пожал плечами, а Салатный закончил мысль:

— Кстати, никто пока не доказал, что где-то еще во Вселенной есть жизнь. Кроме как на нашей малюсенькой Землюшке.

Жил-был на свете ма-аленький слоник. А все думали, что он — пылесос. Жил он у мамы в шкафу и был такой застенчивый, что не спорил, а послушно жужжал и чистил ковер, когда его хвост втыкали в розетку. А чего перечить? Это же совсем недолго. К тому же, хотя больше всего на свете слоник любил мечтать, он все-таки считал, что иногда полезно и выйти из своего уютного шкафа в реальный мир. Чтобы, например, глянуть одним глазком на Сашку-Букашку — какая она уже выросла большая и умная.

Конечно умная! Была бы она глупая, она бы пугалась, когда он жужжит. А она совсем не боится, наоборот, подбадривает его песенкой:

«Вот какая толковая и добрая девочка, — думал при этом слоник, радостно жужжа. — Никто больше не догадался сочинить песню про маленькую тлю, а она, между прочим, ничем не хуже любого другого животного». Порадовавшись так, он смирно вставал назад в свой шкаф и, свернув хобот, принимался изо всех сил мечтать.

В этот раз, например, он размечтался про то, как они с Букашкой путешествуют по густым тропическим джунглям. Здесь царит вечная полутьма: солнечные лучи с трудом пробиваются сквозь дремучие кроны деревьев и заросли лиан, а воздух пропитан терпким ароматом цветов и прелых листьев. Множество опасных зверей — котов, кротов и зайцев, — посверкивая глазами, следят за ними из-за стволов, но Букашка никого не боится.

— Вперед, мой слоник! — командует она, дружески теребя его за ухо. — До пещеры мы должны добраться затемно!

Да. Они же тут не просто так прогуливаются, а идут спасать прекрасного принца, которого, само собой, заколдовал и прячет теперь в своей волшебной пещере злой дядюшка-чародей. А сам тем временем правит страной, да так, что все ее жители стонут и плачут…

Звонко потрубив хоботом, слоник (теперь он, кстати, уже не маленький, а очень даже большой) ускоряет шаг, но тут же понимает, что этого недостаточно: совсем близко раздается оглушительный треск электрического разряда, воздух становится еще плотнее, а сумерки стремительно сгущаются… В джунгли пришла гроза.

— Скорее, мой милый слоник, скорее! — просит принцесса. — Мы уже рядом! — На этот раз в ее голосе слышна тревога, и это неудивительно: если ливень размоет почву, двигаться дальше станет невозможно. Да и молнии — штука не самая безопасная. Что такое электричество, слоник знает не понаслышке.

Он уже мчится во всю прыть, и от отчаяния его спасает только забота о хозяйке, которая, крепко обхватив за шею, прижимается к его затылку. Он успеет! Он не даст Букашку в обиду…

Тр-рах-тарарах! Словно рвется черная ткань, которой обернут мир, и вспышка огромного фотоаппарата на миг пробивается сквозь листву. Стук капель учащается, превращается в сплошной гул, но ни одна дождинка еще не коснулась земли, застревая в кущах.

Слоник чувствует, что выбивается из сил… Но тут сверху обрушивается сразу целый поток. Он освежает сухую потрескавшуюся кожу, слон устремляется вперед еще быстрее, и наконец — о чудо! — стволы и стебли редеют, а в просветах виднеется укутанная серой дымкой вершина черной скалы.

— Пу-пу-пу-пу-у! — торжествующе трубит слон-пылесос и, вложив в рывок последние силы, припускает к горе.

И вот они у подножия. В полутьме вход в волшебную пещеру зияет плотной черной кляксой. Своим мощным хоботом слоник спускает принцессу со скользкого загривка. Бедная девочка измотана долгой дорогой, промокла до нитки, но полна решимости.