Заставляю себя сделать несколько шагов. Тяжёлые медвежьи ноги и ощущение длинных когтей на их кончиках возвращают мне присутствие духа, и я вспоминаю, что сильна. Даже сильнее, чем прежде. Какие бы опасности ни подстерегали меня в лесу, я не спасую перед ними.
Тропка ведёт в густой сосняк, куда не проникает свет звёзд. Я снова останавливаюсь, вглядываюсь в темноту и пытаюсь нашарить в кармане спички. И еле сдерживаю стон досады, вспомнив, что забыла прихватить их из дома.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})И тут впереди меня возникает какое-то движение.
Там что-то крупное.
Оно глухо стукается о ветку, отчего толстый слой снега небольшой лавиной сходит на землю. Мои мышцы звенят от напряжения.
Издали доносится волчий вой, как ножом прорезая ночной воздух, и в то же мгновение сила, которую я только что ощущала в себе, рассыпается на кусочки.
— Мышеловчик, — шепчу я, теребя карман.
— Что, уже пришли? — спрашивает он, даже не шевельнувшись.
Я сглатываю застрявший в горле шершавый ком. Мне легче самой ворочать тяжёлое бревно, чем просить помочь. Я должна быть сильной без всякой посторонней помощи. Снова вглядываюсь в провалы между деревьями, но ни зги не видно.
— Помоги, — наконец выдавливаю я, — посмотри, что там.
— На что смотреть-то?
— Вон, впереди, там что-то шевелится!
Мышеловчик высовывает мордочку из кармана и нюхает воздух.
— Ерунда, олень.
Я облегчённо выдыхаю и делаю шаг вперёд.
На тропинку передо мной выскакивает серый волчище.
Глава 8. Иван Серый Волк
При виде волка у меня перехватывает дыхание. Он огромный, я и подумать не могла, что волки бывают такими. Его массивная башка доходит мне до груди, а в плечах он даже шире.
Волк глядит на меня. Пылающие золотом глаза сужены, уши прижаты, из нутра наружу рвётся грозный рык. Кровь стынет у меня в жилах, мышцы сводит.
— Ступай прочь! — рычит мне в лицо волк. — Я Иван Серый Волк, и я здесь хозяин.
На мгновение я вспыхиваю от радости, что понимаю язык волка. Но он ощеривается, показывая длинные поблёскивающие клыки, и от его раскатистого рёва моё сердце испуганно замирает.
Первое, чему меня учили в деревне, раньше, чем читать и писать, — это как себя вести при встрече с волком. Так что я знаю: нельзя смотреть ему в глаза, а нужно нагнуть голову и плавно пятиться восвояси. Но тело, на беду, не слушается меня. Взгляд намертво приклеился к волчьим глазам, мои длинные когти зарылись поглубже в снег, чтобы я крепче держалась на ногах.
— Прочь отсюда, — снова рычит волк. В широкой спине перекатываются могучие мышцы, шерсть на хребте угрожающе дыбится, отчего он кажется ещё больше.
Я выпрямляюсь во весь рост и сверху вниз гляжу на Ивана-Волка. Мне так тяжело далось решение уйти от Мамочки, что сейчас я не отступлю — ни перед волком, ни перед кем другим.
— Прочь с дороги! — изо всей мочи ору я, но Иван не двигается с места, а только наклоняет голову, его страшные клыки блестят в свете луны, и мой голос надламывается.
Волчья пасть растягивается в подобии глумливой усмешки:
— Слабачка! Тебе не место в Снежном лесу!
Он надвигается, пока его огромная морда не оказывается в каком-то шаге от меня. От его шерсти несёт застарелой сыростью и палой листвой, дыхание отдаёт гнильцой.
В кармане трясётся мелкой дрожью Мышеловчик, и я понимаю, что должна быть сильной за нас двоих.
— Дай пройти! — повторяю я, и на сей раз голос не подводит меня.
Иван не двигается с места. Он поднимает морду, втягивает носом воздух, в его глазах мелькает искорка узнавания. Но он стряхивает наваждение и в следующий миг взмывает в прыжке, целясь разинутой пастью мне в горло.
Отбросив фонарь, я прикрываюсь руками. Он промахивается, но его мощные челюсти мёртвой хваткой впиваются мне в локоть. Я вскрикиваю от боли и опрокидываюсь навзничь. Плашмя падаю на спину, и удар о твёрдую землю выбивает из меня дух.
Чёрный влажный нос Ивана нависает надо мной. Слюна с клыков капает мне на щёку. У меня дрожат поджилки. Я пытаюсь оттолкнуть его, но Иван наваливается на меня и ещё сильнее прикусывает мне локоть. Я извиваюсь, стараясь перевернуться или отбросить его, моя рука натыкается на что-то твёрдое. Фонарь. Хватаю его и со всей силы обрушиваю на голову Ивану.
Тяжёлая металлическая основа приходится ему промеж глаз. Он взвывает от боли и отпускает мою руку. Я тут же отползаю к дереву и, упёршись спиной в ствол, поднимаюсь на нетвёрдые ноги, держась за прокушенную руку. Кожу жжёт от боли, но крови нет.
Я гляжу на Ивана, а он — на меня. Сколько мыслей успевает промелькнуть в его глазах за эти мгновения! Вот бы мне понять их, как его слова. Ни один из нас не шевелится, и кажется, мы так и будем стоять целую вечность. Из моего рта и его пасти вырываются белые облачка пара и тут же рассеиваются в морозном воздухе. Кровь горячими волнами пульсирует у меня в жилах, укушенный локоть наливается болью.
Наконец Иван растягивает губы и глухо ворчит. Замахивается передней лапой словно в раздумье, напасть на меня снова или убраться восвояси. Мощные, длиной с мой большой палец крючковатые когти подёргиваются.
— У тебя когтя не хватает! — вскрикиваю я. Боль и страх в одно мгновение испаряются, как только я вспоминаю одну из историй Анатолия — про волчий коготь, который он подарил мне.
— Что с того? — рычит Иван.
Я запускаю руку в карман и выхватываю оттуда волчий коготь.
— Он у меня! — Я так радуюсь, что расплываюсь в улыбке.
Иван, зарычавший было громче, примолкает, когда я выставляю перед собой его коготь.
— Где ты взяла его? — Он наклоняется обнюхать коготь и от любопытства уставляет вперёд уши.
— Один человек подарил. Сказал, что его вырвала у волка одна маленькая девчушка. — Я немного смущаюсь, потому что в присутствии Ивана, этой горы мышц и острых как лезвия когтей и клыков, моё объяснение смахивает на глупые россказни.
Иван смеётся — если так можно назвать горловые звуки, напоминающие хруст ломающегося льда. Я тоже готова засмеяться от облегчения, поняв, что он не собирается снова броситься на меня.
— Детёныш человека не мог вырвать у меня коготь. — Иван усаживается и облизывает переднюю лапу, где не хватает когтя. Пробивающийся в сосновую чащу лунный свет делает заметнее белые пряди среди густой серой шерсти на его морде. Похоже, Иван уже старенький и больше не кажется огромным.
Страх отпускает меня, и я перевожу взгляд на коготь у себя в руке.
— Я тоже думаю, что такого быть не могло, — я со вздохом засовываю коготь обратно в карман, — это лишь сказка, и мне рассказывали её, чтобы потешить, когда я была маленькой.
— Давненько не слушал я сказок, — Иван укладывается поудобнее и зевает, — ну-ка, расскажи.
Радость весёлыми пузырьками закипает в крови. Сначала не на жизнь, а на смерть сражаешься с волком, а потом он просит сказку. Прямо волшебный поворот событий! Волшебный и такой же странный, как медвежьи лапы вместо ног. Я обожаю рассказывать истории, и слова так и рвутся с языка.
Сползаю спиной по стволу дерева, пока не оказываюсь на одном уровне с Иваном. Локоть всё ещё болит, и я баюкаю его другой рукой. Мышеловчик высовывает мордочку из кармана, потом взбегает по рукаву мне на плечо. Я прижимаюсь подбородком к знакомому мягкому тельцу, уже не дрожащему, а тёпленькому и расслабленному в ожидании истории.
Если Иван и заметил Мышеловчика, то не показал этого. Он глядит в ночную тьму, делая вид, что ему всё равно, расскажу я сейчас сказку или нет. Но настороженно уставленные в мою сторону уши выдают его игру. Чем-то он напоминает сейчас Мамочку — та тоже притворяется, что не слушает Анатолия, а на самом деле ловит каждое его слово.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Интересно, застань Мамочка эту сцену, стала бы она делать вид, что я ни с каким волком не разговариваю? При этой мысли я улыбаюсь и начинаю рассказ.