— Думаю, сейчас не самое подходящее время для этих баек, — вздыхает Мамочка.
— Но ты же понимаешь, что это не просто совпадение? Там целая семья превратилась в медведей, а у меня теперь медвежьи ноги. Тут должна быть связь!
Я снова смотрю за окно, где на краю нашего сада перешёптываются сосны.
— Может быть, разгадка происходящего со мной спрятана где-то в лесу… — хотя я говорю шёпотом, слова эхом отдаются по всей комнате, словно я прокричала их.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— Твои ноги никакие не медвежьи, — отрезает Мамочка. — Ты получила не совсем обычную травму. Видимо, в организме что-то разладилось из-за падения с такой высоты. Уверена, что в больнице разберутся, как тебя вылечить.
— С чего это ты так уверена? — почти кричу я и отбрасываю одеяла с ног. — Вот, полюбуйся! Они медвежьи! Они должны иметь отношение к медвежьей берлоге, где ты меня нашла, и к лесу тоже.
Чашка с валериановым настоем дрожит у Мамочки в руках:
— Что за чушь! Не бывает такого, чтоб у кого-то отросли медвежьи лапы. Я не знаю, что это за недуг, но уж точно не они. И никаких подсказок в лесу нет. Там лишь снега и льды, хищники и тучи других опасностей. Я люблю тебя и должна беречь. Так что мы поступим так, как велит разум, — покажемся врачам! Что за глупость — шастать по лесу в погоне за россказнями старого дуралея!
— Анатолий не старый дуралей! — во весь голос кричу я. — Почему ты не веришь ему? Даже сейчас, когда у меня выросли когти?!
— Утолстились ногти на ногах, — поправляет Мамочка и прикрывает мои ноги одеялами. — Прости меня, — Мамочка возится с одеялами, чтобы скрыть проступившую на лице краску, — зря я обозвала Анатолия старым дуралеем. Всё же он дорог мне, и я люблю его рассказы. Другое дело, что это всего лишь сказки, он рассказывает их, чтобы пробудить твоё воображение. Но надо же смотреть в глаза реальности. Болезни и травмы лечат лекарствами, а не всякими выдумками. — Мамочка берёт моё лицо в ладони и целует меня в щёки. — А сейчас нам надо баиньки. Завтра у нас хлопотный день.
Я уже хочу поспорить с Мамочкой, но язык не поворачивается — такой она сейчас выглядит маленькой, замученной, далёкой. Словно между нами океан и со своего берега мне никак не докричаться до неё.
Мамочка ушла, а я лежу и наблюдаю, как гаснут последние лучи солнца, а потом над верхушками деревьев встаёт луна. В голове крутятся-вертятся сказки про лес, особенно та, где Липовое дерево прокляло людей. Сна ни в одном глазу, и я сажусь в постели.
Из щели между половицами появляется Мышеловчик. Отряхивается от пыли, смахивает лапкой приставшую к носу пушинку мышиной шёрстки. Потом шустро взбирается мне на колени и глядит на меня, топорща в ожидании усики.
— А ты помнишь историю про Липовое дерево и его проклятие? — спрашиваю я.
Зверёк отрицательно качает головой — или я это воображаю?
— Ну так слушай.
Я отпихиваю с ног одеяла и шевелю пальцами. Длинные тёмные когти топырятся во все стороны… И сейчас, наедине с Мышеловчиком в робком свете луны, медвежьи ноги уже не кажутся мне такими уж странными.
Мышеловчик сворачивается уютным калачиком, и я начинаю рассказ с тех же слов, что и Анатолий: «Давно ль это было, недавно ли…»
Давно ль это было, недавно ли, а только нашёл однажды дровосек чудо-дерево. Как увидел, глаза вытаращил, рот разинул, топор из рук выронил. Из самой души леса оно произрастало, до самого неба доставало, широкой кроной зарю утреннюю затмевало, а как ветер дунет, петь и плясать пускалось.
Из его веток вылуплялись птенцы, из семян пробивались родники, листья песнями задушевными звенели.
Подобрал дровосек дрожащими руками топор с земли. «Срублю-ка я ветку с дерева этого волшебного, — думает. — Всего одну, и вырежу из неё колыбель для сыночка своего, чтобы сладкие сны ему снились».
Но едва он занёс топор, как дерево зашелестело листьями и заговорило с ним человеческим голосом:
— Не руби меня, дровосек, и я исполню твоё желание.
Опешил дровосек, нахмурился: и так всё у него есть, что душа пожелает, — воля вольная, пища да кров надёжный, красота леса и сказки его чудесные, жена любимая и сынок желанный. Думал он, думал и надумал.
— Хочу, чтоб мы с женой и сыном всегда пребывали в силе и здравии крепком.
Затрепетало дерево ветвями, листвой зашелестело и просыпало в руки дровосеку пригоршни семян.
— Посей эти семена вокруг дома своего, вырастут из них плоды и травы целебные, и будете вы вовек сильными да здоровыми.
Поблагодарил дровосек дерево и домой побежал семена волшебные сеять. Вырос из тех семян пышный сад, плоды обильные принёс. Едят дровосек с семьёй те плоды, силой напитываются и здоровьем крепким. Не нарадуется дровосек на сад свой цветущий. Но одна мыслишка червячком назойливым точит его и точит: чего бы ещё у чудо-дерева выпросить?
Тесно у него в голове от желаний, мечты одна чудней другой грудь распирают. Не успела ещё луна на небо выйти, как он снова к дереву прибежал и давай просить:
— Дерево, а дерево! Живёт моё семейство в силе и здравии, да только очень уж бедные мы. Хочу разбогатеть, чтоб сынку своему долю обеспечить сытую да завидную.
Закачало дерево ветвями, просыпало с веток ягоды разные, а те на земле сразу в каменья драгоценные превращаются. Бросился дровосек собирать их, а потом домой побежал, от счастья ног под собой не чуя. Доверху набил теми каменьями сундук, сидит радуется, а мыслишка-червячок тут как тут, новые желания нашёптывает. И снова луна не успела сменить солнце на небе, как прибежал дровосек к чудо-дереву и давай просить:
— Дерево, а дерево! Зажили мы хоть и богато, а по-прежнему в жалкой лачужке ютимся. Хочу новый дом заиметь, и чтоб побольше.
Заколыхало дерево ветвями и уронило к ногам дровосека орех, да не простой, а из чистого золота:
— Посади его в землю, и вырастет целый замок.
Обрадовался дровосек, засиял от счастья. Нашёл в лесу полянку, посадил золотой орех и дивится, как на том месте замок огромный вырастает, стены всеми цветами радуги переливаются, купол золотом пламенеет. Затрепетал дровосек от счастья, на замок свой прекрасный не налюбуется. А мыслишка-червячок опять его точит. И снова понесли его ноги к чудо-дереву.
— Дерево, а дерево, — канючит дровосек, — всем сынок мой хорош да пригож, а всё равно как был, так и есть простого рода-племени. Желаю царём быть и чтоб жена моя царицей стала, тогда будут сыночку нашему везде почёт и уважение.
Закачало дерево листьями, вздохнуло тяжело и молвит:
— Ступай домой и тем удовольствуйся, что имеешь.
Но вцепилась уже жадность в дровосека когтями острыми, изглодала сердце его, как рысь голодная добычу, аж топор у него в руках трясётся. Закричал не своим голосом:
— Не исполнишь желание моё, порублю тебя в щепки!
А дерево и слушать не желает, отвернулось от него и поёт себе, заливается.
Зарычал дровосек от злобы лютой, взмахнул топором…
Хрясь…
И срубил ветку у самого основания.
Закричало дерево от боли.
Спохватился дровосек, да поздно. Заплакало дерево, сок из него слезами полился и прямо на дровосека, на веки вечные проклиная его. Побежал он домой, совестью жгучей угрызаясь, прижал к себе жену с сыном, горюет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})И слёзы дерева с него на жену и сына попали.
Просыпаются дровосек и его жена в замке своём поутру, едва солнце встало. Еле головы тяжёлые от подушек оторвали. Глядь, а они медведями стали, а сынок их — неуклюжим мохнатым медвежонком.
Много лун сменилось, прежде чем привыкли дровосек с женой к доле своей медвежьей, а как привыкли, вдруг поняли, какая жизнь у них счастливая настала. Всё-то у них есть: воля вольная, пища да кров надёжный, леса красота и сказки его таинственные, любовь их взаимная. Мало того, величали их теперь Царь-Медведь и Царица-Медведица, а всё зверьё лесное почёт им оказывало и уважение.
О том, как людьми были, всё реже вспоминали, и души их в медвежьи переродились. Только сын-медвежонок сохранил душу человека, и одолевало его желание снова стать человеком и зажить среди людей. Разгорелась в нём борьба жестокая между желанием заветным и проклятием, на его род наложенным, так с тех пор и не кончается.