Глава 6. Зов снегиря

Я заканчиваю рассказ и с досадой замечаю, что Мышеловчик, вместо того чтобы слушать меня, дрыхнет без задних ног, только посапывает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Порыв ветра влетает в открытое окно и разом смывает всё моё раздражение. Я мечтаю, как выберусь из дома и полной грудью вдохну холодный ночной воздух, как пройду по сверкающему в лунном свете нетронутому снегу и скользну в глубокую тень под деревьями. Мне верится, что там, в лесу, я открою тайну своего рождения, узнаю, откуда я взялась и что со мной сейчас творится.

Мечта сбежать жжёт меня изнутри, но усилием воли я прогоняю её. Нельзя это, взять и вот так бросить Мамочку. К тому же опасно соваться в чащу одной, тем более среди ночи. Но мысль о побеге в лес созревает во мне, электризует воздух, словно перед грозой.

На ветку сосны в дальнем конце сада слетает снегирь, обрушивая на землю каскады пушистых снежинок. Ерошит пёрышки и уставляется мне в глаза. Не этот ли снегирь вчера разговаривал со мной?

— Янка! — зовёт он, словно в ответ на мой безмолвный вопрос. — Янка-Медведь!

Снегирь перелетает на мой подоконник.

— Идём в лес? — фьюкает он и вопросительно склоняет головку.

Теперь мне ещё сильнее хочется сбежать, но я заставляю себя помотать головой в знак того, что не иду.

— Не могу я бросить Мамочку. Нельзя мне, — шепчу я снегирю. — Молчи уж. Не уговаривай.

— Хочешь, заткну его, и дело с концом? — звучит у моего уха тоненький, но решительный голосок. В удивлении верчу головой и едва не сшибаю Мышеловчика с плеча. А я и не почувствовала, как он туда забрался. Разинув рот смотрю в его блестящие глазки, и ум у меня заходит за разум.

— Что ты сказал?

— Я спросил, хочешь ли ты, чтобы я заткнул эту птицу? — с расстановкой повторяет Мышеловчик и облизывает крошечные заострённые зубки.

— Не вздумай! — выкрикиваю я в ужасе от его кровожадного предложения.

Мышеловчик отрывает взгляд от снегиря, сбегает по моей руке и исчезает в щели между половицами. Я зачарованно смотрю ему вслед. Мышеловчик тоже умеет разговаривать? В сущности, он издал несколько цыкающих звуков, но я поняла их смысл.

Снегирь улетает прочь, а я тру глаза, словно только что пробудилась. Луна стоит высоко над Снежным лесом, её призрачный свет окутывает деревья таинственным серебристо-голубым сиянием. Кажется, что макушки деревьев достают до самых звёзд, их ветви шепчут неведомые тайны. Я не слышу зов снегиря, зато теперь меня манит в лес другая сила, куда более могущественная, и обещает открыть мне секрет моего рождения. И сопротивляться её властному зову я не в силах.

В голове калейдоскопом кружатся мысли и планы. У меня есть копия карты Анатолия. И значит, я смогу найти дорогу ко всем местам, о которых он рассказывал, и отыскать ключики к своему прошлому. Надо прихватить из дома немного еды, а отдохнуть, если понадобится, я смогу в хижине Анатолия, тем более что их у него в Снежном лесу целых пять и все отмечены у меня на карте.

Очередной порыв ветра врывается в окно, ерошит густую шерсть у меня на ногах, и я понимаю, что не могу больше медлить ни секунды. Надо идти. Сейчас же. Я спускаю на пол ноги, и мои округлые ступни улавливают тончайшие колебания половиц. Это возится где-то под полом Мышеловчик. Я даже знаю, в каком месте он притаился, и знаю кое-что ещё… Ага, вон там прячется испуганная серая мышка. Неповторимые ощущения, словно я приобрела ещё один орган чувств. Интересно, каково будет шлёпать голыми ступнями по снегу?

Я неуклюже ковыляю через комнату, ноги всё ещё кажутся мне чужими. Затаив дыхание прокрадываюсь на лестницу. Я не боюсь потревожить Мамочку; вчера она так устала, что наверняка сейчас её и пушками не разбудишь. К тому же валериановый настой даёт крепкий сон. Но я всё равно дрожу от страха, как бы она не застукала меня. Я не переживу, если сейчас же, сию минуту не окажусь в лесу.

Вот незадача: с непривычки мне трудно одолеть лестницу своими новыми ногами и ступеньки подо мной возмущённо скрипят. Приходится сесть на попу и съехать вниз, как я это делала маленькой. У подножья лестницы снимаю с гвоздя у входной двери тулупчик и крадусь в гостиную взять из шкатулки копию карты Анатолия.

Так, теперь провизия. Всё, что сегодня наготовила Мамочка, разложено на мраморной столешнице. Я кладу в карман пару пирожков с капустой и яйцами и пригоршню кураги.

Потом беру в Мамочкином аптечном закутке карандаш и бумагу и пишу записку:

«Дорогая Мамочка!

Я не могу ехать в эту больницу. Прости меня! Мне не нужно лечить ноги. Мне нужно узнать, почему они у меня стали такие и как они связаны с моим прошлым, а ответы, как я думаю, найдутся в лесу.

Обещаю быть осторожной. У меня с собой карта и немного еды. А передохнуть я смогу в одной из хижин Анатолия.

Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Через денёк-другой вернусь.

Я люблю тебя. Целую, Янка»

Перечитываю записку и хмурюсь. Плоховато написано, невнятно, а толковее описать раздирающие меня чувства я не умею. Да и Мамочка всё равно не поймёт, употреби я хоть тысячу слов. Что ни напиши, Мамочка будет тревожиться.

Перевожу взгляд на наш сад за окном. Снег сияет в лунном свете, там и тут перечёркнутый дорожками следов лесной мелюзги, на дальнем конце сада нижние ветви сосен лукаво изгибаются кверху, словно призывают меня под свою сень.

Страх, что Мамочка проснётся и застукает меня, иголками покалывает спину, но зов леса и спрятанная в нём тайна моего прошлого ещё сильнее манят меня. Надо идти. Я глубоко вздыхаю, кладу записку на стол и выхожу через заднюю дверь, стараясь не замечать, как скребут на душе кошки.

Глава 7. В лесу

Я стою на крылечке как никогда бодрая, собранная, настороженная. Хруст веток, звуки капели, даже самые тихие, громом отдаются в ушах, ноздри мне щекочут тончайшие запахи. Этой ночью лес полон обещаний.

На пороге я снимаю с гвоздика фонарь «летучая мышь» — пока луна светит ярко, он мне не нужен, зато пригодится, когда войду в темноту леса. Мои когти стукают по деревянному настилу крыльца. Стараюсь идти на пятках, чтобы не выдать себя. И делаю последний шаг с крыльца. В глубокий снег.

Крохотные иголки ледяного наста впиваются мне в ступни. Босиком на снегу холодно, но нисколько не противно. Снег приятно холодит. Приподнимаю подол юбки, чтобы видеть, как мои меховые ноги оставляют большие глубокие следы, пока я учусь переставлять их и держать равновесие. Губы растягиваются в улыбке, но я подавляю смешок. Слишком всё это нелепо, так не бывает! Разве что в сказках Анатолия.

Если у человека могут отрасти медвежьи лапы, значит, все чудеса в сказках Анатолия тоже могут быть взаправду. Наконечник стрелы у меня на шее сияет как звёзды на небе, а душа трепещет надеждой, что в лесу я отыщу ответы на вопросы, которые толпятся у меня в голове, и всё мне станет ясно как белый день.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вот и дальний край сада. Делаю шаг под сосны, и ветер вихрем закручивается вокруг моих щиколоток, просовывает свои ледяные пальцы в мою густую шерсть, и я вздрагиваю от холода. Потрескивают на морозе ветви деревьев, густые тени обступают меня. Какая-то мелкая живность прыскает в спутанные заросли подлеска, ночную тишину прорезает уханье совы.

В голове проносятся мысли о других сюрпризах, которые подстерегают в чаще. Послушать Анатолия, так, не ровён час, напорешься на огненного дракона, и тот вмиг спалит тебя, или на злую ягу, и она украдёт твою душу. Правда, меня больше страшат реальные опасности, о которых мне твердили с детства: стаи голодных волков, неутомимых и беспощадных; разъярённый кабан, свирепый и неудержимый, как камнепад; гадюки, что прячутся среди мхов; коварные рыси, что могут броситься на тебя с ветвей, и горе тебе, если встретишь медведя-шатуна, страшного в своей лютой злобе. Мало того, в лесу полно мелких, почти невидимых, но оттого не менее грозных тварей: ядовитых насекомых, клещей, смертельно опасных пауков-каракуртов; к тому же, несмотря на весеннюю пору, ночью в лесу можно обморозиться. Я чувствую себя беззащитной и слабой, как вывалившийся из родного гнезда птенец.