Услышав, что меня понесут в избушку, я начинаю трястись как заячий хвост. Неужели мне сейчас придёт конец? И Баба-яга в лесной чаще сожрёт меня со всеми потрохами?
Глава 14. Елена
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Яга скрывается в горнице, а я заставляю себя сесть. Жаркая душная тьма наваливается на меня, и я снова падаю на спину. И злюсь на себя, что мне не хватает сил встать на ноги.
— Ну же, человечья девочка! Поднимайся. — Мышеловчик хватает меня за шиворот, словно хочет сам поднять. Мне снова удаётся сесть, но ноги не слушаются.
— Всё путём, — Мышеловчик на моём плече уже принял боевую стойку, грозно оскалил зубы и растопырил когти, — не бежится сейчас, и не надо, я постою за тебя, покуда ты с руками-ногами не соберёшься.
Я вспоминаю, как Мышеловчик отважно набросился на волчью стаю, и не могу сдержать улыбки. Я медленно выдыхаю и пробую мышцы ног. Одну ногу тут же сводит судорогой, и я еле сдерживаю крик боли.
Оградка крыльца изгибается как спинка стула и пододвигается ко мне. Одна из деревянных резных стоек перил выходит из своего паза и, потянувшись к моей руке, рассыпает передо мной искрящиеся белоснежные цветки. Я в полном смятении гляжу на них.
— Ух ты! Избушка привечает тебя. — Елена, сияя улыбкой, выходит на крыльцо, на голове у неё таз, под мышками шерстяные одеяла, в руках поднос с дымящимся чаем. Она разгружает поднос на крыльце, оборачивает мне грудь и спину согретыми у очага одеялами. Судорога проходит, моё тело оживает.
Я недоверчиво смотрю на Елену, не зная, бояться её или благодарить. Она уже утеплила меня и теперь протягивает мне кружку горячего чая. Я мотаю головой. А вдруг чай отравленный? Вдруг она для отвода глаз дружелюбно улыбается мне, а сама заманивает в ловушку?
— Что приключилось с твоим лосиком? — спрашивает Елена, берёт с крыльца таз и корзинку с грибами, подходит к Юрию, ласково треплет ему шею и ставит перед ним корзинку. И прежде чем я успеваю предостеречь его, он уже смачно чавкает.
— Тебя волки подрали? — Елена снимает покрывающую таз скатёрку и начинает промывать Юрию раны. Он уже не стонет и, похоже, совсем успокоился, а меня терзают подозрения, уж не применяет ли Елена какое-нибудь ведьминское колдовство.
— Не бойся, она нам не опасна, — шепчет мне в ухо Мышеловчик, — может, я даже молодец, что привёл нас сюда.
Крыша избушки кивает.
— Ваша избушка… — не подумав брякаю я, но сразу умолкаю. Кто его знает, можно ли вообще заговаривать с ягами?
— Избушка у нас особенная, — улыбается Елена, — ты прости, если она напугала тебя. Молоденькая она ещё, только в разум входит.
Она поднимается на крыльцо и подсаживается ко мне на ступеньку.
— Матушка сердится на неё, потому что нам положено таиться в лесу, а избушка вечно выдаёт нас. Слишком добрая она и любопытная не в меру.
— Так вы ведьмы? — вопрос сам собой срывается с губ, прежде чем я успеваю одёрнуть себя.
— Да нет же, — качает головой Елена, — ну, то есть да, но совсем не такие, как вы думаете. И людей мы не едим. — Она подмигивает мне. — Честное слово!
Я перевожу взгляд на изгородь из черепов и костей.
— Ой, да кости эти совсем древние, — смеётся Елена, — типа реквизита для нашего дела, их из поколения в поколение передают. Чтоб мёртвых приманивать.
— Приманивать мёртвых? — Ужас сковывает меня ледяными пальцами, и я жалею, что отказалась от горячего чая, хотя бы могла руки о кружку согреть.
Елена оглядывается на дверь и придвигается ко мне.
— Мы провожаем мёртвых к звёздам, — шепчет она, — но это тайна, смотри не проговорись моей матушке, что я её тебе выдала.
Нерешительно киваю. Я пока не поняла, что означает «провожать мёртвых к звёздам», но бесхитростная улыбка Елены не даёт заподозрить что-нибудь совсем плохое.
Из избы доносятся звуки — волнующие переборы струн и ритмичный топот танцующих ног. Изба пускается вприсядку, и в такт музыке изгородь перестукивает костями, а черепа раскачиваются. Из распахнувшегося окошка избы плывут ароматы сытной наваристой пищи, и в животе у меня урчит от голода.
— Тоже есть хочешь? — участливо спрашивает Елена и указывает на поднос. Помимо чая, там котелок с грибным бефстрогановом, два рыбных рулетика и толстый ломоть ржаного хлеба.
— Сниму-ка я пробу с этой снеди, — шепчет Мышеловчик и вспрыгивает на поднос.
— Ой, ласка! Твой питомец? — Елена отламывает кусочек хлеба и кладёт перед Мышеловчиком.
— Ничей я не питомец, — огрызается он.
— Какой миленький! — Елена явно не поняла писка-визга Мышеловчика. И тянется погладить его по спинке, но Мышеловчик скалит зубы, переступает через кусочек хлеба и хватает с тарелки рыбный рулетик.
— Пойдёт, — бормочет он с полным ртом, — давай, поешь.
Но я всё ещё не решила, безопасно нам здесь находиться или нет. Из двери выскакивает собака и присаживается у ног Елены.
— Волк! — взвизгивает Юрий.
— Не волк, а собака… — поражённая, я разеваю рот, — собака Анатолия! Нюся.
Я мгновенно подбираюсь, готовая к схватке, пронзённая страшной догадкой, что яга сожрала Анатолия — я-то знаю, что он никогда не расстаётся со своими собаками, никому их не доверяет.
— Что вы сделали с Анатолием? — грозно вопрошаю я.
Нюся закатывает глаза.
— Ничего такого они с Анатолием не сделали. — Она кладёт голову Елене на колени. — Елена и её матушка дружат с Анатолием.
— Ты знаешь Анатолия? — удивляется Елена, почёсывая Нюсю за ухом и наклоняясь чмокнуть её в морду.
— А как же, он мой… — я пытаюсь, но не могу подыскать правильного слова. — А ты откуда его знаешь? — возвращаю я Елене вопрос, всё ещё терзаясь подозрениями. — Анатолий никогда не говорил, что у него в лесу друзья.
— Анатолий дружен с матушкой, сколько я себя помню. И когда в лес отправляется, всегда оставляет на нас своих собак. Он ходит собирать лесные предания для своей малютки… — глаза Елены округляются, — это же ты, да? — Она переводит взгляд на мои медвежьи ноги и вспыхивает от смущения. — Как я сразу не догадалась? Сначала ты упала, потом изба задвигалась, потом лось твой, вот это и сбило меня с толку… Тебя зовут Янка! — Елена сияет. — Всегда мечтала с тобой познакомиться. Анатолий столько о тебе рассказывал, что ты нам прямо как родная.
Я недовольно насупливаюсь.
— А мне он о тебе ни словом не обмолвился.
— Ой, ну нельзя ему, понимаешь? Матушка взяла с него честное слово, чтоб он о нас ни гугу. Яги, которые в избушках живут вроде нашей, должны таиться от людей. Ну, из-за этой канители с проводами мёртвых… Но хоть сказки-то лесные он тебе рассказывал, а? — Глаза Елены весело вспыхивают.
Я киваю, припоминая рассказы Анатолия, где говорилось об избе на курьих ножках. Уверял же он, что в них есть правда!
— Я бы не прочь послушать одну из них. — Елена наливает свежую кружку чаю и протягивает мне. — Хочешь, скажу тебе, что там правда, а что нет?
На этот раз я принимаю от Елены чай, отпиваю глоток и блаженно вздыхаю, когда живительное тепло разливается по моим жилам.
— Есть там одна история про Царь-Медведя и ягу. — Я смотрю на Елену, стараясь угадать, знает ли она про людей, которые превращаются в медведей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— Нет, такой я ещё не слышала. — Елена улыбается и устраивается поудобнее, прислонившись к стойкам перил.
Мышеловчик доедает рыбные рулетики, облизывает усики и сыто рыгает. Нюся, Юрий и выходящие на крыльцо окна избушки в ожидании поворачиваются ко мне. Я начинаю рассказ, как это всегда делает Анатолий: «Давно ль это было, недавно ли…»
Давно ль это было, недавно ли, а только набрёл однажды Царь-Медведь, владыка Снежного леса, на развалины замка старого, среди высоких сосен таившегося.
Крыша куполом, когда-то золотом крытая, а теперь совсем облупившаяся, залы просторные, плетями ежевики, ползучими да колючими, заросшие.
Поглядел Царь-Медведь на замок разрушенный, изломил косматую бровь, задумался. Вроде знаком ему этот замок, а откуда, никак не поймёт. Старый он стал, память ослабла, прошлое потускнело-повыцвело. Лёг он тогда на землю, уложил морду на лапы и давай вспоминать.
Замелькали в дальних уголках его памяти обрывки воспоминаний, как на балу он танцы с дамой танцует, как сказки сынку рассказывает. Чуял Царь-Медведь, что жил когда-то в этом замке, да не один, а с женой и сыном. А вот когда это было и где сейчас его семья, нипочём не мог вспомнить.
Захотел Царь-Медведь правду о себе узнать. Поднялся на лапы свои мощные и побрёл прочь от замка искать совета-помощи у Бабы-яги, что жила в самой густой и тёмной на весь лес чаще. Сказывали о Яге, будто она вещунья, что хранит у себя в закромах всё, что у душ мёртвых, от тел отлетевших, вызнала.
— Не ходи к Яге! — кричали ему с ветвей птички. — Зубья у неё железные, враз тебя пополам перекусит да схрумкает.
— Ничего, шкура моя покрепче железа будет, — смеялся в ответ Царь-Медведь. — Где ей меня схрумкать!
— Не ходи туда! — взывали к нему духи деревьев. — Котёл у Яги большой да глубокий, дюжину медведей сварить хватит!
— Я — Царь-Медведь, я сильней двух дюжин медведей. Где ей засунуть меня в свой котёл!
— Не ходи! — завывали ему вслед волки. — украдёт Баба-яга твою душу, в мир потусторонний забросит!
— Стар я, — вздыхал в ответ Царь-медведь. — Моя душа и так скоро мир этот покинет. Хочу напоследок жизнь свою прежнюю вспомнить.
Подошёл он к ведьминому тыну, из костей и черепов сложенному. Поднялась из-за тына избушка бревенчатая на ноги свои куриные, передом к Царю-Медведю оборотилась. Окошки как глаза подмигивают, дверь как рот раззявилась. Вышла из избушки сама Яга, ноги костяные, зубы кривые.
— Чего тебе, косолапый? — прокаркала Яга. — Не до медведей мне нынче.
— Прошу тебя, почтенная Яга, помоги мне вспомнить мою жизнь. Знаю, что были у меня когда-то жена и ребятёнок, хочу узнать, что с ними сталось.
Вспыхнули глаза Яги любопытством:
— Коли душа в тебе не только медвежья, так и быть, помогу вспомнить.
Отворились с треском ворота в изгороди, хотел было Царь-Медведь войти в них, да Яга руку вперёд выставила, мол, стой, где стоял.
— Но цену я возьму высокую. Не в бирюльки играюсь, смертью да душами людскими ведаю. Коли ступишь в мою горницу, назад уже не выйдешь.
Бросил Царь-Медведь взгляд прощальный на лес. Как ни любил он всё это — деревья, что между собой перешёптывались, зверьё лесное, что между собой судачило да балаболило, — но понимал, однако, что пришло ему время свой лес навсегда покинуть. Кивнул он Яге головой косматой:
— Будь по-твоему. Мне б только жизнь мою вспомнить, прежде чем навеки упокоюсь.
Заскрипели-застонали ступеньки крыльца под могучим телом Царя-Медведя, распахнулась перед ним дверь, внутрь приглашая. Жарко натоплено в горнице. Над очагом котёл булькает, да такой громадный, что и вправду дюжина медведей в нём поместится.
— Садись, — повела Яга рукой, и тут же вырос из пола стул, да такой огромный, что Царь-Медведь всей тушей на нём поместился. Сидит, свои косточки старые нежит. Подносит ему Яга здоровенный жбан квасу, ставит перед ним корзину с ягодами лесными. Наелся-напился Царь-Медведь досыта.
Взяла Яга гусли, заиграла, загудели пять их струн, туго натянутых, заунывно да протяжно, и хлынули в голову Царю-Медведю воспоминания, яркие да чистые, как летом вода в Серебрянке. Увидел он хижину на краю леса, почуял свежий дух деревьев, только что распиленных, и вспомнил он, что был дровосеком. Услышал, как напевает его жена, почувствовал, как прижимается к его огрубевшей щеке нежная детская щёчка, и вспомнилось ему, как жил он поживал счастливым отцом, с теплом и радостью в душе.
А дальше вспомнил он Липовое дерево, что из души леса произрастало, и как выпрашивал он у того дерева дары, из раза в раз всё богаче да обильнее. Содрогнулся он сердцем от раскаяния жестокого в жадности своей неуёмной, захлестнул его гнев жгучий за то, что проклят он жить медведем. Налились глаза его слезами горючими при виде, как сынок его любимый с проклятием боролся да в мир людей ушёл. Глядел он беспомощный, как жена его любимая с сердцем вдребезги разбитым побрела одиноко в пещеру на склоне горном высоком.
Перестала Яга играть на гуслях пятиструнных, взяла Царя-Медведя за лапу.
— Вспомнил я, — прошептал Царь-Медведь, — всё, как было, вспомнил.
Задрожал он телом своим могучим, воспоминаниями переполненный, горькими от потерь да сожалений, но сладкими от любви да нежности.
— Теперь пора тебе, — молвила Яга.
Подняла она Царя-Медведя, и был он теперь лёгкий, как весенний ветерок. Оглянулся он и видит, что тело его медвежье сидит недвижно на стуле. Опустил он голову и видит руки свои натруженные да загрубевшие, как у дровосека. На безымянном пальце кольцо обручальное блестит, на запястье браслет берестяной, сынком его свитый.
— Что возьмёшь с собой к звёздам? — спросила Яга и повела его через горницу к большим чёрным вратам в иной мир.
— Воспоминания о жене моей и сынке нашем, — улыбнулся Царь-Медведь, ступил во врата и исчез навеки во тьме мерцающей.