Стремительная Серебрянка журчит и пенится, лишь вдоль берегов ещё держатся тонкие полоски льда. Луна и звёзды глядятся в её неспокойные воды, отбрасывая в ночь посеребрённые заострённые тени.

Я делаю несколько шагов от избушки и прислушиваюсь. Мышеловчика не слышно, только вода в речке шумит да Юрий сопит на крыльце. «Мышеловчик!» — зову я самым громким шёпотом, на какой отваживаюсь, чтобы не разбудить Юрия, а тем паче Валентину.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Человечья девочка! — голос Мышеловчика несётся от сторожки, тёмные очертания которой едва виднеются. Это очередная хижина Анатолия. В окошках темно, над трубой нет дыма, значит, Анатолия там нет. Оно и к лучшему, думаю я. Прямо сейчас мне главное — убедиться, что Мышеловчик жив-здоров, и бежать на поиски бабушки.

— Мышеловчик! — зову я, идя на звук его голоска. Елена идёт следом, зябко кутаясь в шаль от промозглого воздуха. За спиной раздаётся тихий скрип — это избушка пытается красться за нами. Елена оборачивается и сверкает на неё глазами, точь-в-точь как Валентина. Избушка останавливается и недовольно корчит крышу.

— Сюда, — стрекочет Мышеловчик, и я различаю его силуэт возле хижины на перевёрнутом вверх днищем челноке. — Берите его, и сможете с воды полюбоваться, какой я рыболов.

— Нашёл время рыбу ловить! Я к медведице тороплюсь, пойдём скорее. — Я машу Мышеловчику, но он не идёт.

— При луне рыбалка — самое милое дело. — Мышеловчик аж дрожит от азарта, и до меня наконец доходит, что если я отправилась в лес за ответами на свои вопросы, то Мышеловчик увязался за мной только ради налима.

— Может, завтра ночью порыбачим? — пробую я уговорить его. — Тем более, ты уже налопался лосося и явно ещё не голоден.

— Ты что, разговариваешь с Мышеловчиком? — округляет глаза Елена.

— Ага, — киваю я, — понимаю его с тех пор, как у меня отросли медвежьи ноги.

— С ума сойти, — восхищённо улыбается Елена, — вот бы мне тоже научиться говорить со зверями! Что он сказал?

— Сказал, передай ей, пусть уши разует, тогда, глядишь, сама уразумеет, что я говорю, — сварливо вмешивается Мышеловчик и в раздражении дёргает усиками, — и ещё передай, что невежливо срывать поход на рыбалку за налимом.

— Да ну его, только и талдычит, что о своём налиме. — Я со вздохом поднимаю глаза к Синь-горе. Ноги зудят, как мне хочется поскорее взобраться к медвежьей пещере, но Мышеловчик уже возбуждённо стреляет глазками то на меня, то на реку. Я всю жизнь жду момента, когда узнаю о своём прошлом, и ещё несколько минут подожду — ради Мышеловчика.

— Как ты собираешься ловить своего налима? — интересуюсь я. — Те, что приносил Анатолий, — огромные рыбины. Такая сама проглотит тебя и не поперхнётся.

— Ты что, сомневаешься, что я искусный рыболов? И это после всех передряг, из которых мы вышли живыми? — Мышеловчик оскорбленно цыкает, спрыгивает с челнока и мчится к реке. — За мной, человечья девчонка! Тащи плавсредство к берегу.

Я беру челнок на плечо и поворачиваюсь к Елене:

— Хочешь посмотреть, как Мышеловчик ловит рыбу?

— Ещё как хочу. — Елена снимает с крюков на свесе крыши весло, острогу с пятью зубьями и тоже идёт к реке.

— А зачем тут корзинка? — спрашивает она.

Я опускаю челнок на воду и разглядываю проволочную корзинку — она привешена к носу на коротком шесте и вся в саже. Я вспоминаю, что Анатолий рассказывал о ночной рыбалке:

— Налимов привлекает свет. Наверное, корзинка как раз для свечки или фонаря.

— Давай принесу огонька. — Елена бежит к избушке и возвращается с черепом.

— Из нашей кладовки скелетов, — объясняет она. — Когда избушка пускается в путь, черепа и кости с тына сбегаются в кладовку.

Елена зажигает свечку внутри черепа и опускает его в корзинку.

— Такой огонёк подойдёт? А череп не даст ветру загасить свечу.

— Лучше и быть не может, — одобряю я, а сама стараюсь не смотреть на жуткий череп с пылающими глазницами.

— Готовы? — кричит с носа Мышеловчик. — Я уже чую налима!

Я ступаю на дно челнока, и он глубоко осаживается в воду, но вроде бы сохраняет устойчивость. Елена садится позади меня, отталкивается от берега, и мы даём течению нести нас на середину речки.

Мышеловчик свешивается с борта и следит за шевелениями в воде, в свете черепа-фонаря его шерсть блестит, как начищенная латунь.

— Плывут, родимые, — урчит он и хищно скалит зубки. — Ишь, какого жирненького свет нашей черепушечки приманил.

— Что он сказал? — шёпотом спрашивает Елена.

— Рыбу углядел. — Я тянусь к остроге, но меня останавливает шиканье Мышеловчика:

— Не лезь, сам поймаю!

Он стремглав несётся к корзинке по узенькому шесту, его пронзительный боевой клич режет уши.

В тот же миг с тёмного неба слетает безмолвная тень — это птица, и размах её крыльев огромен, почти с мой рост, — хватает Мышеловчика в длинные когти-крючья и исчезает в ночи.

Волна шлёпает в бортик челнока, я пошатываюсь, мысли путаются. Мой Мышеловчик не мог погибнуть! Только не так! Ветер противно холодит за шиворотом, где так любит сворачиваться Мышеловчик.

— Что… — Голос Елены срывается.

Я мучительно прислушиваюсь. И улавливаю в ночной тиши отдалённый визг. Он приближается и уже почти закладывает мне уши. И вот прямо на нас из тьмы несётся птица. Филин! Такой громадины я ещё не видывала; широкие перьевые уши-кисточки встопорщены, круглые глаза горят жёлтым огнём. У носа челнока он снижается, на его спине Мышеловчик — голова гордо откинута, мордочка торжествующе скалится. Невыразимое облегчение охватывает меня.

— Вон того давай, — командует Мышеловчик. Он вцепился в кисточку филинова уха, точно управляет им! В тот же миг филин резко пикирует, и оба исчезают в воде. Всплеск, взвизг. Филин выныривает, взлетает над бортиком и роняет из когтей на дно челнока здоровенного налима. Рыбина плюхается мне под ноги, неистово бьётся, поднимая тучу брызг.

— Скольких брать будем? — сквозь плеск кричит Мышеловчик и дёргает филина за ухо, пока тот не разворачивается.

— Бесподобно! — визжит Елена и хлопает в ладоши.

Налим ещё трепыхается у моих ног. Здоровый, пожалуй, с мою руку будет.

— Нам и этого хватит! — кричу я Мышеловчику.

Сова заходит на следующий круг, играючи выхватывает из воды вторую рыбину и приземляется на нос челнока, тот зарывается в воду, но потом поднимается. Мышеловчик соскакивает с филина.

— Знакомьтесь, — Мышеловчик с уморительной важностью представляет нас друг другу, — Блакистон, рыбный филин, я же рассказывал, как три дня и три ночи на спине у него ездил. Это человечья девочка, Янкой зовут, я у неё живу. И наш новый друг Елена, молоденькая яга, живёт в избушке на курьих ножках.

— Рад знакомству, — бархатно-переливчатым баритоном отвечает Блакистон.

— И мы тоже, — учтиво говорю я и объясняю Елене: — Это филин Блакистон.

— Ты понимаешь меня? — Филин поворачивается ко мне. — Большая редкость, чтобы человек понимал язык лесных обитателей.

— Моя человечья девочка выучилась хорошенько слушать. — Крохотная грудка Мышеловчика раздувается от гордости, а у меня теплеет на душе оттого, что он назвал меня «своей».

Блакистон мощными когтями разрывает налима и пододвигает половину к Мышеловчику.

— А ты своей угостишься? — спрашивает меня Блакистон, косясь на вторую рыбину.

— Мы снесём её матушке Елены, Валентине, — отвечаю я, не желая обижать его.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Вот здорово! — Елена подхватывает налима, тот еле умещается у неё в руках. — Матушка наварит из него ухи для следующих проводов.

Блакистон целиком заглатывает свою половину налима и снова поворачивается ко мне:

— Что привело тебя в эту лесную глушь?

— Иду бабушку проведать, Царицу-Медведицу. — Я улыбаюсь при мысли, что теперь у меня есть бабушка и я могу её проведать. — Бабушка расскажет мне, кто я есть и почему у меня медвежьи ноги.