— Ян-ка! — скандирует разноголосый хор в такт взбесившейся музыке. — Ян-ка-Мед-ведь!

Живот сводит судорогой, ноги подкашиваются. Шест в моих руках ходит ходуном и вот-вот свалится.

— Саша! — кричит какая-то старушка. — Иди-ка помоги Янке!

— Янке помощь не нужна, Янка, как медведь, сильна, — дразнятся у меня за спиной, и я зло сжимаю челюсти, узнав противных Лильку с Оксанкой. Голосочки у них нежные, а слова жалят ядовитой злобой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Толпа снова подбадривает меня возгласами, музыка набирает мощь. Барабаны гулко выбивают дробь, заставляя моё сердце колотиться ещё быстрее. Пронзительные завывания калюк лезут в уши, гармоники убыстряют темп, их протяжные переливы взвиваются ввысь, оглушают. Толпа бушует, как штормовое море. Все хлопают в ладоши, кричат, свистят, топают. У меня звенит в ушах, перед глазами всё плывёт. Вдруг алый всполох молнией прочерчивает серое небо, и с высоты доносится фьюканье снегиря: «Янка! Тебе здесь не место! Лес твой дом!»

Лиля с Оксаной злорадно смеются, и могу поклясться, что они думают то же самое.

— Янка-Медведь! — ревёт толпа. — В Янке медвежья сила!

Меня вдруг охватывает неодолимое желание бросить всё и сбежать в лес, где деревья упираются в небо и оттого рядом с ними я кажусь себе маленькой, подальше от ревущей толпы, грохота барабанов, заполошных бабушек и этого соломенного чучела, которое хотят сжечь.

— Выше нос, Янка! — Откуда ни возьмись рядом со мной возникает Саша, кладёт руку мне на плечо и смотрит на меня своими спокойными серыми глазами. — Прорвёмся!

Он хватается за берёзовый шест сбоку от меня, его пальцы куда ниже моих.

Я сразу успокаиваюсь, желание сбежать исчезает, но меня жжёт стыд — я дала слабину, вместо того чтобы собраться с силами и самой довести дело до конца.

Саша помогает мне тащить чучело посреди всеобщего гвалта и неистовства. Наконец мы доходим до кострища, поднимаем шест с чучелом и укладываем его поверх сложенных высоким шалашом брёвен. Я хочу отойти, но не пускает плотная толпа. От костра валит дым, языки пламени жадно лижут юбки Зимы. Чучело вспыхивает факелом, и в тот же момент оглушительный треск вспарывает воздух, оторопевшая толпа не сразу понимает, что это трещит лёд на Большой Заморозице — сквозь проломы в толстой ледяной корке на волю вырываются бурливые потоки воды, начинается ледоход. Великотаяние наступает как нельзя вовремя.

Над толпой взвивается рёв всеобщего восторга. Отдавшись безудержному веселью, селяне заводят хороводы, и те кружат огромными кольцами, меняя направление, распадаются на ручейки, которые петляют, продеваются одни в другие сквозь арки поднятых рук. Мне не вырваться из этой круговерти, не разделить из-за своей неуклюжести всеобщий танец.

Ни Саши, ни Мамочки не видно, и у меня замирает сердце — вокруг одни незнакомые люди и распяленные в неестественно широких улыбках рты. Желание убежать с новой силой охватывает меня. В вышине ярко горит чучело Зимы, селяне поют и пляшут, видя, как чернеют её намалёванные щёки, как рассыпаются снопами искр соломенные руки.

Танцующие языки пламени на миг свиваются в очертания Змея из рассказа Анатолия. Будь моей матерью воительница Настасья, не убоявшаяся сразиться со Змеем, что бы она подумала обо мне, неспособной в одиночку донести до костра чучело Зимы?

Я касаюсь наконечника стрелы и чувствую, что он трепещет, как лесная крона, шепчущая свои секреты. Появившийся откуда ни возьмись Саша хватает меня за руку, и колдовство рассеивается.

— Бежим скорей, — он тащит меня к ледяной крепости, — осада начинается!

Осаждённые с башен уже вовсю забрасывают осаждающих градом снежков, и я прикрываю голову руками. Крепость штурмуют со всех сторон, отовсюду слышатся крики.

— На стены!

— Подсади меня!

— Янка! Давай на помощь!

Я наклоняюсь и складываю руки замком как ступеньку, чтобы маленькие вояки смогли вскарабкаться на высокую стену.

— Янка! Лезь сюда! — кричит мне Саша. Он уже на башне.

Вставляю ногу в щель между ледяными глыбами и начинаю штурм скользкой стены. Остальные легче и ловчей меня, зато мне поможет моя сила. Я цепляюсь за щели, поднимаюсь, и вот я уже прямо под зубчатым парапетом. Саша и другие ребята свешиваются из бойниц и тянут ко мне руки.

— Хватайся!

Но я мотаю головой. А вдруг им не под силу? Вдруг они уронят меня? Вдруг я случайно сдёрну кого-то из них вниз?

Я ищу взглядом следующую щель в ледяной кладке, но осаждённые обрушивают на меня шквал снежков, и на миг я слепну.

Ледяная глыба, за край которой я уцепилась, шатается, и я замираю от ужаса. Ещё крепче вцепляюсь в глыбу, а та ещё больше расшатывается и вот-вот вывалится из кладки.

— Хватайся! — протягивает мне руку Саша. — Помогу!

Снова мотаю головой. Куда ему, я слишком тяжёлая.

Ухватившись за край другой ледяной глыбы, я пытаюсь подтянуться, но тщетно. Ботинки скребут по скользкой стене, не находя опоры, и тащат меня вниз, ноги внутри ботинок жжёт как огнём.

Ледяная стена клонится, и моё сердце замирает. Она не выдержит мою тяжесть.

— Стена рушится! Держись за меня. Живей! — Саша ещё ниже свешивается с башни, его пальцы почти дотягиваются до моих.

Я смотрю вниз. Детвора с криками разбегается от угрожающе нависшего над ними участка стены. Смотрю вверх, вижу множество рук, и Сашины ближе всего.

— Ну же, Янка! — кричит Саша, и я уже хватаюсь за его руки, но, увы, слишком поздно!

Стена рушится и увлекает меня вниз. Я лечу в пропасть.

В сером небе парит снегирь, я слышу, как он высвистывает моё имя. Но тут меня переворачивает головой вниз, и я с изумлением вижу, как мягкая кожа моих ботинок расползается по швам. В этот миг я тяжело плюхаюсь плашмя на спину. Густая ватная тьма поглощает меня.

Открываю глаза. Мне жарко, в голове туман, тело одеревенело. Задувающий в открытое окно ветерок колышет занавески. Я дома, в своей комнате, залитой утренним светом. Не знаю, как я сюда попала и сколько времени проспала. Кажется, что с прошлого утра прошла целая вечность.

Под полом слышится возня — это Мышеловчик вышел на охоту. Снизу из кухни доносятся звуки и ароматы — это Мамочка готовит завтрак. Я нежусь в родном домашнем уюте, и в памяти всплывают воспоминания о празднике: мы с Сашей катаемся с горы, я силюсь в одиночку дотащить чучело Зимы, полыхает праздничный костёр, река вскрывается ото льда, я лезу на стену ледяной крепости. Лечу вниз…

Из горла вырывается глухой стон. Я стыжусь, что свалилась, жалею, что не досмотрела праздничное представление. Только теперь я поняла, как мне хотелось пробежать через лабиринт в объятия Мамочки, а потом, уже на рассвете, возвратиться домой с Мамочкой и Сашей.

Я сажусь в постели и спускаю вниз ноги. Компрессы из Мамочкиных трав, которыми она обложила меня, соскальзывают на пол, распространяя мятный аромат. Собственные ноги кажутся мне неправдоподобно огромными и очень, очень тяжёлыми.

Вчера меня уложили в постель одетой, в выходной юбке с Мамочкиными вышивками и в меховых ботинках. В недоумении гляжу на свои ноги. На них вовсе не ботинки! Скорее унты из густого коричневого меха, а из носков торчит нечто очень смахивающее на длинные когти.

Касаюсь этими странными ботинками пола и тут же в испуге поджимаю ноги. Я почувствовала поверхность пола! Холод обжёг мне ступни, как если бы я коснулась половиц босыми ногами. Всматриваюсь в свои ноги. Пробую двигать пальцами — когти на носках ботинок шевелятся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Дрожащими руками я поднимаю подол юбки, но меховые ботинки никак не заканчиваются — их голенища выше лодыжек, выше колен. У меня стынет кровь, сердце тяжело бухает в груди. На мне не ботинки! И даже не брюки. Это мои собственные ноги.